Повисла неловкая тишина.
– А как ваш друг? – первым решился нарушить ее больной. – Ну, тот, который…
– Выздоравливает, – односложно ответил Маркелов и отвел глаза. – Передавал вам привет.
– Он… здесь?
– Нет, в другой больнице. За ним ухаживает его мама. – «Безопасник» упорно не смотрел в глаза Владу. – Врачи обещают, что скоро встанет на ноги… Кстати, – перебил он сам себя. – Я ведь к вам с подарком!
– Каким? – опешил Влад: на подарки от Службы безопасности он как-то не рассчитывал, скорее наоборот…
– Вот, держите! – Майор извлек из внутреннего кармана пиджака сложенный вдвое файл с какими-то бумагами и, расправив, положил на одеяло.
– Что это? – Больной боялся прикоснуться к скомканным и аккуратно разглаженным листкам, исписанным даже на расстоянии знакомым почерком.
– Прощальный привет от вашего отца. Те листки, которых недоставало в его последней рукописи. Извините, мне их пришлось прочесть, хотя адресованы они вам…
– Откуда это у вас?
– Откуда? – пожал плечами майор. – Вы не поверите, Владислав Георгиевич! Принесла ваша бывшая домработница Варвара Никифоровна Кильдюшина. Рыдала, умоляла выпросить у вас прощение…
– А она откуда…
– По ее словам, они потребовались, чтобы завернуть некие предметы, которые она хотела взять на память о Георгии Владимировиче. Какие-то безделушки. И она не нашла ничего лучшего, как вытащить несколько листов из последней его рукописи. Чистые, дескать, взять постеснялась – вдруг пригодятся еще, а исписанные… Все равно, говорит, книгу писатель не закончит – к чему они? Железная логика, а? Хорошо хоть, не выбросила потом.
«Старая клептоманка, – с умилением подумал Влад, вспоминая Варвару, которая присутствовала в его жизни всегда, с самого рождения. – И здесь не удержалась… Когда только успела? Хотя… Мне тогда, помнится, было не до вещей, а она помогала готовить покойного в последний путь… Ну и шныряла по всем комнатам. Бог с ней. Папа, думаю, ее простил, а мне и подавно следует. Она ведь мне вместо бабушки была… Надо же! А я и не знал, что она Никифоровна. Варвара да Варвара… С детства так повелось, вроде собачьей клички. Вот выйду из больницы, надо будет навестить старую…»
Он взял в руки файл, медленно извлек листы из прозрачной пленки…
– Вы читайте, Владислав Георгиевич, – заторопился Маркелов. – А я пойду.
– Посидите еще чуть-чуть. Может, чайку?
– Нет. Повидал вас – пора и честь знать. Тем более, время, мне отпущенное вашими эскулапами, на исходе. А я как-то привык обещанное исполнять.
– А вы еще…
– Вряд ли. Работы много – боюсь, не вырвусь. Так что выздоравливайте. Да вы не переживайте: нам с вами еще о многом нужно будет поговорить… Как-нибудь потом. На досуге.
Майор крепко пожал слабую еще ладонь страдальца и направился к двери.
– Постойте! – окликнул его Влад, когда Маркелов уже взялся за ручку двери. – А как же мне быть?
– В смысле? – озадаченно повернулся к нему Александр.
– Ну… в общем… – замялся больной. – Мне можно писать? – выпалил он, решившись.
– Писать? – изумился собеседник. – А кто вам это запрещал? Пишите, конечно. У вас ведь неплохо получается.
– Вы… читали?
– Естественно! Ваш сборник фантастики – просто чудо! – подмигнул лукавым глазом майор. – Давно не получал такого удовольствия.
– Но вы же… про беллетристику…
– Иногда все-таки читаю. Пишите еще, Владислав Георгиевич, – улыбнулся Маркелов. – Ваши книги всегда готов читать. Тем более, мне что-то подсказывает… Но, – оборвал он сам себя, – разговорился я что-то. Честь имею!
Владислав подождал, пока шаги посетителя затихнут где-то в конце коридора, и только потом окончательно освободил мятые листки ломкой бумаги (той самой!) из прозрачного плена. Их было совсем немного, но Сотников не торопился начинать чтение. Ведь это была не просто рукопись. Это был неожиданный привет отца, весточка с того света. Подтверждение того, что он, сын Классика, сделал все, как нужно.
«Годы, остававшиеся до Великой Войны, пролетели незаметно…»
* * *
Ноги не шли сюда, но Александр нашел в себе силы. Ведь как ни крути, а если бы не этот человек, лежать бы ему, майору Маркелову, на ледяном морговском столе разделанным умелым скальпелем хирурга, врачующего исключительно мертвых.
Он остановил автомобиль у ограды кладбища и прошел внутрь. Отыскать нужную аллею было нелегко, но не даром же он был сыскарем?
Старые и новые, крашеные и облезлые, металлические и деревянные, кресты и угловатые призмы – памятники всех видов окружали его. Аляповатых мраморных стел и бронзовых монументов, на которые так падки нынешние хозяева жизни, было всего ничего – погост принадлежал далеко не «элите» подобных мест, хотя, истины ради, нужно признать, что до утыканного безымянными крестами убежища человеческого дна ему было далеко. Так, прибежище граждан средней руки, ни на что особенное не претендующих, но все же имеющих определенное положение в обществе. Или имевших.
Нужный участок он различил издали: рыжая комковатая земля с оградкой, неряшливо, боком впихнутой между другими, тесно обступившими новую гостью, словно желая выпытать у нее последние новости. Свежая, но чересчур уж яркая краска, сверкающая табличка, которую вскорости неминуемо сожрет ржавчина, полинявшие венки с унылыми лентами. Дешевая скорбь для небогатых людей…
Сгорбленная спина тоже была заметна издали, и, завидев ее, Александр замедлил шаг. Чересчур много нужно было ему сказать, но все слова казались лишними, пустыми и ненужными. Такими же, как четыре пунцовые гвоздики, зажатые в опущенной руке. Дежурная жертва духам умерших…
Он подошел и облокотился на сырой скользкий металл, не зная, как начать. Ну не подходило привычное приветствие для этого скорбного места и все! Как «здравствовать», когда рядом, под двумя метрами глины и тонкой доской, лежит то, что еще недавно называлось человеком, радовалось, грустило, любило и предавало.
– Привет, – без интонации произнес человек, съежившийся на мокрой от недавнего дождя скамеечке. Капли дождя сверкали в шевелюре, как бисер в старинной прическе. – Чего встал? Заходи, присаживайся…
Майор не заставил себя просить дважды и, пригнувшись, шагнул в оградку, притворив за собой туго скрипнувшую на петлях дверцу.
– Можно было цепочку повесить, – сказал он просто так, чтобы не молчать, и положил свое скромное приношение на жидкую кучку увядших цветов.
– Я хотел, – эхом откликнулся скорбящий. – Но, говорят, нельзя покойников за цепи запирать.
Александр, мимолетно пожалев брюки, уселся на влажную доску и сразу почувствовал себя годовалым младенцем, не приученным «ходить на горшок».
– Хоть бы газетку постелил. Брюки ведь испортишь…
