Иногда я думаю, что все живут в аду, но приучили себя к этой мысли. Но через мгновение я успокаиваюсь. Нет, в самом деле, не может быть. Нельзя приучить себя к аду, на то он и ад.
22
Говорят, когда-то московское метро было светлым и чистым. Наверное, так оно и было когда-то. Ксения не застала этих времен. Не то они кончились еще до ее рождения, не то она плохо помнит, как выглядело метро, когда она ездила не одна, а с родителями. Вот Оля не любит спускаться под землю, а Ксении нравится.
Оля говорит, что с некоторых пор стала чувствовать в метро запах мочи. Что семь лет назад, когда она только переехала в Москву, его не было, а сейчас – появился. Ксения пытается получше вспомнить – и ей кажется, что так пахло всегда. Запах всегда был рядом – и нужно было всего лишь забыть о нем. Но я, думает Ксения, стараюсь не забывать – сама не знаю, почему.
Она сидит в полупустом вагоне, смотрит на наклейку с расколотым младенцем на противоположном окне. Ксения хорошо знает, что снизу написан лаконичный призыв «не убий!» или стишок о вреде абортов, что-то вроде: убийцы неродившихся детей / пусть после вашей дьявольской работы / у вас сочится кровь из-под ногтей. Этот распавшийся на части младенец безумно злит Ксению, она думает, что сама с радостью разукрасила бы лицо тем, кто такое расклеивает. Бритвой, примерно как на картинке показано. Впрочем, никто не обращает внимания на стикер, вот четверо пассажиров напротив Ксении его не видят, он ведь у них над головами.
Странные люди ездят в московском метро в полпервого ночи, думает Ксения. Один – высокий, с нестрижеными и нечесаными волосами, в длинном пальто и по колено мокрых джинсах. Между ног стоит бутылка пива, а лица не видно, потому что он опустил голову и лохмы закрывают лицо. Наверное, спит, думает Ксения, а ведь так интересно, какого, например, цвета у него глаза, длинный нос или короткий, выражение лица свирепое или, напротив, добродушное. Может быть, он похож на сценариста и режиссера Константина Мурзенко, который сыграл Фашиста в фильме «Брат-2», а может быть, на дядю Юру, маминого друга, давным-давно исчезнувшего с горизонта. Рядом с ним сидит парочка, крашеная блондинка, белая куртка и юбка, едва закрывающая толстенькие коленки в черных рейтузах. На вид ей лет тридцать пять – сорок, но блондинки этого типа так проводят время своей жизни, что, может, ей двадцать пять или даже двадцать три, как Ксении. Ее спутник – немолодой мужчина в черном китайском пуховике, из-под которого выглядывают полы серого пиджака, в пару к таким же брюкам. На полу между ног – портфель. Одной рукой он обнимает блондинку за плечи, а другой держит ее лапку в своей ладони. На безымянном пальце тусклое обручальное кольцо, а вот у блондинки ничего, кроме дешевой серебряной змейки, нет. Странная пара, кто же они такие? Командировочные? Любовники? Дешевая шлюха и ее клиент?
Ксения смотрит на последнего пассажира, толстого мужчину, напоминающего одного из двух боровов, в которых превращаются родители маленькой Тихиро в японском мультфильме. На нем короткая расстегнутая дубленка, рубашка обтягивает свисающий над брючным ремнем живот, одна пуговица отлетела, и в просвет чернеет майка, а может быть – волосы. Через шею перекинут грязно-малиновый шарф, все три подбородка лежат на груди, серые глаза открыты, и взгляд на удивление осмысленный. Бедный мужик, наверное, что-то гормональное. Не приведи, конечно, господь.
Ксения сидит напротив, совсем одна, маленькая, худощавая девушка, греческая дубленка, высокие сапоги, кожаная сумка на коленях. Она возвращается от Влада Крушевницкого – известного театрального режиссера (она не видела ни одного спектакля), завсегдатая клуба «Mix» (она не была в нем ни разу), Олиного брата – о да, этой причины вполне достаточно.
Вопреки Олиным рассказам, дома у него было чисто, ну, ровно как у любого одинокого мужчины. Может, чище даже, чем у холостых натуралов. Разумеется, Влад ничем не напоминал стереотипного гомосексуалиста: у него не было рельефной мускулатуры, он не носил ни кожаных штанов, ни боа из перьев – по крайней мере дома, ожидая младшую сестру с подругой. Также он не красил волос и не подводил глаз, хотя в ванной Ксения увидела коллекцию кремов, которой позавидовала бы любая девушка, кроме разве что Оли, у которой коллекция еще больше. Влад в самом деле был похож на Олю, каким-то характерным выражением лица, странным сочетанием мягких черт и жесткого, колючего взгляда. Правда, к тому моменту, когда у Оли смягчались черты лица, у нее и в глазах оставалось одно сплошное веселье – в снежки, будто малые дети, с горки, прямо на попе! – так что лицо Влада было из двух Олиных половин: Оли воскресной и Оли рабочей.
– Оленька, принеси нам чего-нибудь закусить с кухни, – и прошел в гостиную, галантно пропустив Ксению перед собой. – Что-нибудь выпить, Ксения? Ничего, что я вас по имени, правда?
Значит, галантный, мягкий, обворожительный. Налил «Джек Дэниэлс», закричал: Оля, принеси лед! – как прислуге, в самом деле, как домработнице. Удивительно, как она позволяет так с собой обращаться. Что меня так колбасит от этого, в конце концов – их дела, не надо вмешиваться, я только пришла в гости.
Странные люди встречаются в московских квартирах, думала Ксения, рассматривая комнату. Одна стена была почти полностью занята книжными полками, на другой висела пара картинок. Ксении показалось, что она узнала одну: голландский, что ли, художник, рисовавший бесконечных биомеханоидов. На другой – висящий вниз головой человек с поджатой ногой и разрезанным животом, откуда прямо на лицо вываливались внутренности.
– Это мой друг нарисовал, – сказал Влад, – его нет сейчас в Москве, путешествует в Юго-Восточной Азии. Прислал недавно письмо из Камбоджи, говорит, там есть место, где сложены черепа людей, убитых во время всех этих дел. Огромная гора, которую пришлось поместить под стекло, потому что их растаскивали туристы. Жалко: Андрей бы мне привез. Был бы у меня дома настоящий камбоджийский череп.
Тоже хороший человек, подумала Ксения, не приведи, конечно, господь, такого брата. Камбоджийский череп, охренеть.
Оля вернулась с кухни, лед в большой ступке, нарезанный французский сыр, карбонад, ломтики помидора. Странно, у себя дома Оля никогда не сервировала стол таким образом, просто резала от куска, а то и ломала руками. Ксения смотрела на ухоженные руки Влада, думала, интересно, а он тоже два раза в неделю ходит к маникюрше Лизе, чтобы она делала ванночки, обреза ла кожицу по краям лунки, полировала и понемногу превращала его ногти в маленькие произведения искусства, точь-в-точь похожие на ногти его сестры? Вполуха Ксения слушает, что Владу предложили поставить спектакль в одном очень модном театре, но совершенно нет хороших пьес, ну совершенно. Так что, видимо, придется написать самому, и вот поэтому он и пригласил Ксению в гости – Ксению, блин, а не Ксению и Олю, вот ведь урод! – поговорить с ней о ее работе. То есть даже, собственно, не о работе, а о спецпроекте, который она делает.
– Да, – говорит Ксения, – я знаю, Оля мне говорила, конечно. Что вас интересует?
Постепенно в ее голосе просыпаются ледяные нотки, предвестники гнева. Спецпроект, который она делает! Который они делают! Она оглядывается на Олю – та сидит неподвижно в кресле, чуть мерцает браслет на запястье, черные глаза еще глубже, чем обычно.
