Ксения ждет на площадке, обнимает за худые плечи, говорит: что ты, все хорошо, ты же знаешь, вот видишь, ты убежала, добралась, пойдем со мной, вот ключ, вот замок, ты уже большая девочка, нечего бояться, все хорошо, заходи, снимай куртку, ты совсем замерзла, проходи в комнату, видишь, я приготовила тебе подарки, смотри – вот девятихвостка, вот наручники, вот стек, кожаная лопатка, набор швейных игл, осколок зеркала, кухонный нож, и не вырывайся, ради бога, ты уже взрослая, сама все должна понимать.
Сердце колотится, майка мокрая от пота. Ксения лежит, туго спеленатая, плотно завернутая в одеяло, смотрит в зимний утренний сумрак, проснувшись без всякого звонка будильника. Приснится же такое, вылезти из кровати, добежать до душа, не оглядываться по дороге, не смотреть в зеркало, включить воду, смыть холодный утренний пот, постараться забыть свой сон. Ксения слишком хорошо понимает, что он значит.
С другими людьми подсознание говорит притчами, думает, стоя под душем, Ксения, со мной оно всегда говорит прямым текстом. Сегодня ночью мое подсознание сказало мне: ты виновата. Я знаю, что так оно и есть: я виновата. Сколько помню себя, чувствую свою вину. Что Лева должен был сидеть со мной, а не играть во дворе. Что мама работала, кормила семью из четырех человек. Что из-за меня не разводилась с отцом, и что я так и не смогла помешать их разводу. Что я не стала поступать в институт. Что на своем сайте поставила свою фамилию. Что теперь все в городе говорят маме: слышали твою Ксеньку по радио, говорила чего-то про сексуальных маньяков.
Боже мой, думает, стоя под душем, Ксения, как я устала быть виноватой. Я же всю жизнь пыталась, чтобы всем было хорошо. Чтобы Леве было интересно со мной играть, чтобы мама могла меньше работать, чтобы могла мною гордиться. Сколько же можно, думает Ксения и опускается на дно ванны, сколько же. Я ничего не могу, даже Оле не могу помочь, вот сегодня она пойдет делать аборт, Вика рассказывала когда-то, как это бывает, но я не хочу вспоминать об этом, не хочу вспоминать сегодняшний сон, хочу остаться лежать здесь, на дне ванны. Я хочу поехать к Оле, но не могу к ней поехать, потому что это ее тело, ее ребенок и ее выбор. Она хочет сделать все так, словно это маленькая плановая операция, ничего особенного, я ее понимаю. Милая, милая Оля, я бы хотела сегодня оказаться рядом с тобой, держать тебя за руку, гладить по голове, говорить что ты, все хорошо, ты же знаешь, я тебя люблю. Я бы хотела сегодня оказаться твоей мамой, взять тебя на руки, вынести из больничной палаты, отвезти домой, уложить в постель, напоить чаем с малиной, сделать вид, что это ангина. Милая Оля, я вряд ли смогу даже поднять тебя, не то что донести до дома, но, правда, ты же чувствуешь, что изо всех сил, которые у меня еще остались, я посылаю тебе через замерзший предутренний город свою любовь. Может, хотя бы она сделает легким наркоз и не таким страшным пробуждение, если больше я все равно ничего не могу сделать для тебя.
Ксения стоит по колено в воде. Замусорился сток, не иначе: вода не стекает. Опустись в хлорированную московскую воду, свернись калачиком в первородном океане холодного утреннего пота и невыплаканных слез. Но нет, она вылезает из душа, протирает рукой запотевшее зеркало (влажно, парко и тепло), смотрит на свое отражение. Мокрые волосы прилипли к щекам, большие глаза без макияжа глядят беззащитно. Уходит в комнату, возвращается с косметичкой, рисует себе лицо: властный рот, строгие глаза. Критически смотрит – хорошо ли? Отступает на метр, резко выдыхает и выбрасывает вперед стиснутый кулак, ката-как-его-там, как Лева показывал. Так и замирает – волосы облепили шею, властный рот, стиснутые зубы, все мышцы напряжены, сухожилия вибрируют, маленький кулак на переднем плане.
Всхлип за спиной – слив поглощает остатки воды в ванне, ночной пот, невыплаканные слезы.
Она почти в два раза меня старше, думает Ксения в переполненном вагоне метро, думает, положив на колени кожаную сумку, глядя на белое перо, упорно лезущее сквозь черную ткань чьего-то китайского пуховика, всего в двадцати сантиметрах от ее лица. В два раза меня старше, но если поделить ее возраст на двоих, на нее и на младенца, который еще внутри, в душной темноте, выйдет семнадцать. Когда мне было семнадцать, думает Ксения и видит, как мокрая, вся в потеках, дубленка сменяет китайский пуховик, когда мне было семнадцать, Леве было столько, сколько мне теперь и, значит, сегодня Оля – моя младшая сестра.
Позвонила вчера маме, мама спросила как дела, рассказала ей про Олю – вот, подруга делает аборт, я страшно за нее переживаю. Что ты как маленькая, сказала мама, я таких абортов штук восемь сделала – и ничего.
Две девушки стоят прямо перед Ксенией, она не поднимает головы, но, убаюканная покачиванием поезда, слушает их разговор: «Нет, блин, в этом городе зимой просто кранты, посмотри, какие уроды вокруг, в метро толкучка, на улице пробки, у начальницы климакс, в подворотне маньяк». – «Ты-то чего недовольна, ехала бы вместе с Лехой в Таиланд, он, блин, тебя приглашал, там дешево все – офигеть, мне говорили: в месяц сто долларов, супер» – «Не, ты подумай сама, с Лехой в Таиланд? ты чего? мне тут пацан говорил, ездил прошлой зимой, там местные девки – вообще за бесплатно готовы, ну, доллара два или три. Лехе, конечно, по кайфу, а мне-то зачем?» – «Это же супер, даже прикольно, можно поехать – и не давать, скажем, купаться, или там шоппинг… тоже, наверное, дешево, блин». – «Тоже сказала… зачем мне за этим в Таиланд? Я ему здесь не даю». – «Ой, пересадка, вот, блин, пропустите». И вышли, задев Ксению по коленке железным уголком портфеля.
Она поднимает голову. В образовавшемся просвете в толпе ясно видна наклейка на противоположном стекле: расколотое детское лицо и надпись «не убий».
33
– Послушай, – пишет Ксения, – мне снился страшный сон сегодня. Будто я – это маньяк-убийца, представляешь?
– А что ты делала в этом сне? – спрашивает alien. – Ты убивала?
–:))), – отвечает Ксения, – кажется, не успела. Но, похоже, собиралась. Маленькую девочку, лет двенадцати.
– И как ты собиралась ее убивать?
– Я достала наручники, плетку-девятихвостку, такую кожаную лопатку, ну и всякое такое прочее.
– Неплохую коллекцию ты себе подобрала во сне. Прямо секс-шоп для садомазохистов!
–:)))), – отвечает Ксения, – у меня и наяву неплохая коллекция. Я люблю это дело.
– А ты top или bottom? – спрашивает alien.
– Я скорее sub, чем dom, – отвечает Ксения, удивленная его образованностью в этих вопросах, но тут звонит телефон, и охранник внизу говорит, что к ней пришли.
Странно сидеть и пить кофе с женщиной, чьи статьи читала совсем девчонкой. Совсем не такая, как представляла ее Ксения: высокая, худощавая, не похожа на секс-символ, лицо почти без макияжа, короткая стрижка, фактически – короткий бобрик.
– Майя, – сует сухонькую ладонь. Пожатие крепкое, почти мужское.
Достает из сумки диктофон, большой, с выносным микрофоном, не чета маленькому, цифровому, которым иногда пользуется Ксения.
