— Давайте я спрячусь, — вдруг предлагает Марина, — залезу в шкаф, а Зиночке скажите, что я ушла домой. А когда все уйдут, я вылезу, прочту файлы, отопру дверь изнутри — и уйду.
Лева распахивает дверцу шкафа: там сложены старые геометрические чертежи и блок-схемы. Он смотрит на Марину и качает головой: ничего не получится.
— Может, я помещусь? — говорит Ника. — Я маленькая.
— Нет уж, — возмущается Лева, — давайте лучше я.
Две драгоценные минуты проходят в препирательствах. В конце концов Лева побеждает: дверцы шкафа закрываются, и он оказывается в полной темноте, в обнимку с собственным портфелем.
Так ему сидеть часа два, не меньше.
«Надо было быстрей задачки решать, — думает Лева, — а то — три из пяти, не видать мне районной олимпиады как своих ушей.»
Чтобы время текло быстрее, Лева думает про Зиночку и географа. Интересно, что она в нем нашла? Нет, никогда он не поймет женщин, так всю жизнь проживет один, состарится, будет старый, как Мина, морщинистый и с панцирем.
Не понимает он женщин — и, главное, ни маму, ни Маринку об этом спросишь. Разве что бабушку Розу? Вот кому не стыдно задать любой вопрос!
Интересно, думает Лева, случайно ли географ живет как раз напротив нашего дома с привидениями? А вдруг он присматривает за ним? Или даже поддерживает связь с отцом Майка, в точности как Оля — с Вадиком из «пятнашки»? И в поход он собирается как раз на Белое море — туда, где исчезла Гошина мама…
Не слишком ли много случайностей, думает Лева и жалеет, что у него нет часов: не определить, как долго еще сидеть в темноте.
Темнота. Только зеленые буквы на черном фоне. Лева осторожно нажимает клавиши — кажется, любой звук отдается по всей опустевшей школе. Пять файлов. Два часа чтения как минимум. Он смотрит на часы — интересно, догадается кто-нибудь зайти к Шурке и соврать, почему он задержался? Если нет — сидит сестренка дома, волнуется…
Три файла из пяти — первые главы диссертации. Четвертый — заметки, написанные Гошиной мамой для памяти, чтобы не забыть внезапно пришедшую в голову мысль. Что-то вроде научного дневника. И наконец, пятый — маршрут последней экспедиции, подробный, с указанием всех ключевых точек.
Через два часа Лева будет знать все; еще через час Гоша, Ника и Марина в молчании будут сидеть в Левиной комнате. Только что Лева коротко рассказал им, чем занимались последний год Гошины родители.
— Да, — говорит Марина, — ничего себе история. Ты точно ничего не напутал?
— Точно не напутал, — отвечает Лева, — только немножко сократил в пересказе.
Изучая древние предания, Гошина мама смогла восстановить картину мира, каким он был до Проведения Границ. В те времена между мертвыми и живыми не было вражды. Когда человек становился мертвым, все имущество оставалось ему — в благодарность за это, Духи Предков посылали живым уникальные знания, полученные ими в Заграничье. Они учили живых ремеслам, земледелию, архитектуре — потому что знали, что все, созданное живыми, рано или поздно попадет к мертвым.
В те времена мертвые не забывали о своей живой жизни и часто приходили к живым родственникам и любимым. Граница была проницаемой — и люди не боялись смерти.
В течение столетий система немного видоизменялась — например, часть накопленного богатства стали оставлять родственникам ушедшего, но основные принципы оставались неизменными: право мертвых на свое имущество, право живых на знания мертвых и свобода перемещения между двумя мирами. Более того, Гошина мама предполагала, что в тот момент два мира воспринимались как один Открытый Мир, единый и неразделимый.
Часть работы была посвящена обсуждению мелких, но дискуссионных вопросов, Лева даже не знал, что вокруг происхождения мертвых языков кипят такие страсти. Он всегда считал, что живой язык в Заграничье разваливается на множество мертвых, но теперь узнал противоположную теорию: изначально было множество языков, и живые заимствовали их у мертвых точно так же, как заимствовали технологии. Начиная с некоторого момента, заметно предшествовавшего Проведению Границ, все языки, которыми пользовались живые, объединились в один всеобщий язык. Как водится, разные народы называли в качестве объединителя разных героев.
Судя по всему, четвертая глава должна была рассказать о том, почему в конце концов случилось Проведение Границ, а пятая, как предположил Лева, объяснять, что не так в нынешнем положение вещей. Так, во всяком случае, он заключил из разрозненных заметок, составлявших четвертый файл.
Надо сказать, что краткое изложение этой теории Гоша еще несколько лет назад слушал на заснеженной лесной поляне. Однако даже для него полной неожиданностью стали последние записи в дневнике.
Выяснилось: во время осенней экспедиции Гошиной маме удалось ознакомиться с несколькими древними космогоническими текстами, описывающими — задолго до Мая — единственно возможную структуру Границы между мертвыми и живыми. Судя по всему, из этих текстов также следовало, что эта структура является условно-нестабильной — иными словами, Граница может быть разрушена бесконечно малым усилием, приложенным в определенное время в определенном месте. Последние несколько страниц дневника заняты вычислениями пространственно-временных координат этих, как их называла Гошина мама, бифуркационных точек. Несколько возможных мест были указаны на карте Беломорского побережья, как раз в том районе, где она пропала спустя несколько месяцев.
Финальные строки дневника не оставляли сомнений в настоящей цели экспедиции — Гошина мама вовсе не собиралась перебежать в Заграничье. Ее цель была куда грандиозней — одним точечным ударом она хотела вернуть на землю Золотой Век, когда не было страха смерти, а между живыми и мертвыми царил мир.
— А если твои родители ошибались? — спрашивает Марина. — Если нам говорят правду в школе, не было никакого Золотого Века, а была всего лишь эксплуатация мертвыми — живых?
— А я им верю, — перебивает ее Ника, — я считаю, так и должно быть: открытый мир, мертвые и живые вместе, рука об руку.
Ника не может сдержать восхищения: она-то думала, что Гошина мама — просто какой-то геолог, а она, оказывается, была готова разрушить Границу! Ничего себе!
Выходит, Гошина мама жила в каком-то совсем другом мире. Вот, например, в нынешней школе носить сережки — это страшное преступление. А в центровой школе, где Ника училась до смерти родителей, Аннабель запросто ходила не то что с пятью сережками, но вообще — объявляла себя смертницей. Это, конечно, было страшно круто — а теперь выходит: если сравнить Аннабель с Гошиной мамой, то… в общем, даже говорить не о чем!
Ника видела Гошину маму всего пару раз — и даже толком не помнит, как она выглядит. Разве что запомнила прическу «конский хвост», ничего особенного, многие взрослые прихватывают волосы резинкой.
То ли дело Аннабель — куртка с молниями, серьги в ушах! Ника даже боялась к ней подойти, такая она была крутая.
