Знакомая квартира, Горский в кресле, незнакомый парень вдувает паровоз худощавой брюнетке. Девушка щелкает пальцами, парень вынимает косяк изо рта. Присоединяйся, говорит Горский. Брюнетка оборачивается, и я узнаю Алену. Она смеется, дымок легким облачком изо рта. Надо сказать ей, Мила ведь была на том дне рождения, два года назад, мы еще съели все грибы, точно, конечно же. Наверное, они были подруги, не то что я, ничего не связывало, только дачи рядом, родители вместе работали.
Она вздрагивает, как только я называю имя, говорит мы уже год не виделись, ах да, учились вместе. Не знаю, как выдержать правильный тон, словно извиняюсь: она сегодня под машину бросилась… насмерть… Алена замолкает, а парень говорит что-то типа день, конечно, не задался, и нервно смеется. Я рассказываю, стараюсь не смотреть на Алену, говорю Горскому и этому парню, мол, нас ничего не связывало, только дачи рядом, родители вместе работали, подвез маму с папой к дому, вот как получилось. Горский слушает молча, только один раз переспрашивает: Как ты сказал, Дингард?, а я забиваю себе косяк, потому что целый день на нервах, надо же расслабиться. Парень, его зовут Антон, затягивается, передает Горскому, Алена качает головой, говорит мне завтра на работу рано, я просплю, и лицо у нее совсем застывшее, хотя, конечно, я не слишком хорошо знаю Алену, тоже ничего не связывает, курили пару раз вместе, не более того. Мы добиваем косяк, Алена с Антоном уходят, я остаюсь у Горского, и зачем-то рассказываю еще раз, с самого начала, с подмосковного шоссе, банок варенья, тяжелых сумок, вопросов Зары Александровны. Понимаешь, говорю я, нас ничего не связывало, только дачи рядом, родители вместе работали, но я не могу понять: как же так? Один неверный шаг - и все, ничего нет. Я хочу быть сильным, Горский, хочу держать свою жизнь в своих руках. Я говорю себе: со мной не может такого случиться, но мы же знаем, мы знаем: безумие всегда близко. Мы надеемся, что научились принимать вещества, рассчитывать дозы, брать только у проверенных дилеров, но вдруг что-то пойдет не так, представь, Горский? Мне кажется, я держу жизнь в своих руках, все под контролем, я отвечаю за все, ты знаешь, я работаю над этим, но вдруг? Один неверный шаг, вот что отделяет нас от смерти, Горский, ты понимаешь? Я приколачиваю еще один косяк и говорю: вот это меня и волнует, ты понимаешь, а вовсе не эта девушка, нас ничего не связывало, только дачи рядом, родители вместе работали, мне, собственно, нет до нее дела.
А Горский спрашивает:
– Ты уверен?
* * *
Паровоз вдувают рот в рот - говорят, все дело в том, что дым охлаждается и потому действует сильнее, но Антон всегда считал, что, как и во многих травяных делах, здесь главное - ритуал. И еще - когда вдуваешь паровоз, это похоже на поцелуй.
Впервые Антон попробовал траву в одиннадцатом классе. У него намечался роман с Настей из его параллели, и однажды дома она достала беломорину, спичечный коробок и два карандаша. Паровоз заменил им первый поцелуй - и, хотя этим все и кончилось, Антон как-то по-особому волновался, когда вдувал паровоз красивой девушке.
Вообще-то Антон не любил собственного возбуждения. Тупое, одномерное желание. Вот потому трава лучше алкоголя: влечение рассредоточено, а не направлено на какую-то одну женщину. Эротизм будто разлит по всему миру. Иногда, покурив гашиша, Антон мог целый вечер гладить обивку кресла, поверхность стола, собственный рукав… тактильные ощущения - это было нечто!… в такие моменты мысль о сексе просто нелепа.
Антон никогда не понимал лозунга "sex, drugs, rock-n-roll". Для него секс и наркотики - противоположность. Нет, конечно, он занимался любовью под травой или "экстази", точнее, только в таком состоянии он любовью и занимался, но если вещества представляли для Антона высшую ценность, то секс был всего-навсего еще одним способом приятно провести время в том состоянии, когда уже все равно - танцевать, смотреть по телевизору "магазин на диване", слушать музыку, пить чай, играть в крестики-нолики или заниматься любовью. Оно получалось само собой: примешь таблетку, начинаешь танцевать, кто-то трогает тебя, кого-то трогаешь ты, потом целуешься, потом уже неудобно сбежать.
Он сам не знал тем вечером, почему решил проводить Алену. Молча они дошли до метро, мимо неподвижного милиционера направились к турникетам.
– Хороший город Москва, - сказал Антон. - Идешь обкуренный - и нормально. Вот если б я был пьяный - точно бы привязались.
Алена молчала, но Антон продолжал рассуждать, что в России психоделики и трава всегда будут наркотиками для избранных, быдло пусть пьет свою водку, а менты пусть их ловят. Я уверен, говорил Антон, что и через пять, и через десять лет будет так.
Алена ничего не отвечала, и Антон спросил:
– А ты хорошо знала Милу?
Она рассказала - были подруги, еще с детского сада, почти всю жизнь вместе, вот год назад поругались, так жалко, ничего уже не поделаешь. Чего поругались? спросил Антон, Алена ответила: Из-за мужика, - и голос ее дрогнул. Ладно тебе, сказал Антон и обнял ее за плечи.
Антон не любил собственного возбуждения. Вчера Лера не дала ему опомниться: ботинки, платье, корсет, огромная грудь, складки плоти. Она была не в его вкусе: Антон предпочитал миниатюрных брюнеток типа Алены. Лера была старше, Лера была решительна и активна в постели, Лера не давала ему перевести дух, она кончала, содрогаясь всем телом, перекатываясь складками, вздымаясь волнами. Нет, совсем не в его вкусе - но вот сейчас он обнимал за плечи всхлипывающую Алену, а перед глазами снова и снова поднимались холмы грудей, перекатывались барханы плоти.
У выхода из метро выстроились старушки, пожилые пионерки рыночной экономики. Они продавали яйца, хлеб, молоко - все то, что днем купили в магазинах, а ночью вынесли на продажу. Милиция гоняла их, но вполсилы, и, покупая поздно вечером батон или кусок сыра, Антон замечал: покупка эта обставляется с таинственностью, достойной настоящих барыг. Итак, они миновали старушек, бесконечно долго шли между киосков, потом свернули куда-то вбок и через десять минут оказались в темном Аленином дворе. Шли молча, обнявшись, словно превратившись в единый четырехногий механизм. Как иногда бывало под травой, движение полностью захватило Антона. Хорошая шмаль у Горского, подумал он, два косяка - а вставило круто!
В прихожей у Алены горел свет. Будто оправдываясь, она сказала:
– Не люблю приходить в темноту.
Маленькая съемная квартирка, комната, кухня. Из мебели - раздвижная тахта, большой шкаф и телевизор с видеомагнитофоном на табуретке. Антон представил, как по вечерам Алена смотрит тупой американский фильм, курит косяк, надеется, что трава сделает кино чуть интереснее.
Алена предложила чаю, Антон кивнул. Было неловко. Надо что-то сделать… попрощаться и уйти, обнять и поцеловать, сказать что-нибудь, в конце концов.
– Отличная у Горского трава, - сказал он.
– Это Васькина, - сказала Алена. - Хочешь, я тебе отсыплю?
