Мы танцевали до утра, потом пили водку в лондонском баре. Как тебе экстази? спросила Джуди. Everything was really ecstatic, ответила я, не понимая, о чем она спрашивает.
Потом я, конечно, разобралась. Не помню, испугалась ли я - должна была испугаться, приличные девочки не принимают наркотики, а я хотела быть приличной девочкой, - но в следующие выходные мы снова пошли на рейв. И на следующие - тоже.
Я читала какие-то статьи, слушала прогоны фанатов экстази и эсид хауса, соглашалась с тем, что рейвы возрождают архаические и магические обряды, наследуют шаманским практикам и кислотным тестам. Но для меня главным было не это.
Антон обхватывает меня в пароксизме последнего рывка. Он кричит, и я отвечаю ему криком, рвущимся из самой глубины моего тела и наши голоса сливаются, как голоса танцующих, когда на едином выдохе они вдруг кричат ааааа!, отзываясь на неожиданный луп или скреч.
Сейчас, когда прошло три с лишним года, я понимаю: это было не просто самое счастливое время в моей жизни. Это были месяцы, которые изменили мою жизнь навсегда. То, что я поняла в лондонском ангаре, отменило все мамины поучения. Я знала: я могу быть счастлива. Люди могут быть счастливы, они только должны себе это разрешить.
И еще я знала: я прекрасна. По-настоящему красива - и с тех пор, раздеваясь перед мужчинами, я никогда не стыдилась своего тела: хотя, кажется, никогда не трахалась под "экстази". То, что я узнала благодаря наркотикам, остается со мной безо всяких веществ. Наверное, это моя главная удача. Может, поэтому я и стала ходить на вечеринки реже: разве что когда открывался новый клуб или приезжал с Ибицы какой-то особо крутой ди-джей.
Антон лежит рядом со мной, я глажу его по голове. У него мягкие волосы, совсем детские. Их приятно гладить. Он совсем мальчик и похож на того англичанина, которого я встретила четыре года назад на своем первом рейве.
Я приподнимаюсь и спрашиваю:
– У тебя дома курят?
– Да, - отвечает Антон, - преимущественно траву.
* * *
– У тебя дома курят? - спросила Лера.
– Да, - ответил Антон, - преимущественно траву.
Однажды летом, когда он был в седьмом классе, родители уехали в отпуск, оставив их с Костей вдвоем. Костя не слишком заботился о младшем брате, питался супчиком из пакетика и тушенкой, бухал с однокурсниками и пару раз приводил на ночь девушек. В таком случае он прогонял Антона в комнату и велел носа не казать. Из спальни доносилась музыка, женский смех, взвизги, потом - тяжелые вздохи, иногда - крик. Однажды утром Антон не выдержал и заглянул в приоткрытые двери: на разложенной родительской кровати сидела хорошенькая блондинка и курила, закутавшись в простыню. Привет, сказала она. Здравствуйте, ответил Антон и ретировался на кухню.
Он вспомнил об этом, глядя на Леру: она сидела в такой же позе, закутавшись в простыню, "лаки страйк" в руке, пепельница рядом. Перемежая русские слова английскими, она рассказывала, чем занималась в Лондоне. Европейский вариант феминизма много интересней американского, говорила она, да и вообще имей в виду, что феминизмов basically существует до хуя и больше.
– И чем они различаются? - спросил Антон. Интересно, о чем говорил со своими девушками Костя, когда они, закутавшись в простыню, курили на родительской постели? Про учебу, зачеты и сессии? Про фильмы, книжки и музыку? Сам Антон обычно предлагал дунуть, а после было все равно, о чем говорить, - можно даже молчать. Но Лера курить траву отказалась, дымила "лаки страйком", говорила главный вопрос в том, является ли разница между мужчиной и женщиной биологической или социально-конструируемой.
– Ну, это вроде как ясно… - несколько смущенно сказал Антон. - У мужчин типа мужской половой член…
– А у женщин - женская половая пизда, - кивнула Лера. - Но каковы отсюда следствия? First, мужская сексуальность сосредоточена в одной точке, в фаллосе. А он, как ты знаешь, либо стоит - либо нет. Отсюда - приверженность мужчин бинарной логике, принципу either/or, то есть, прости, или-или.
Наверное, думал Антон, лучше бы на моем месте оказался Костя. У них и разница в возрасте поменьше, и опыта у него побольше, не говоря уже о деньгах. Все-таки неловко: Лера, наверное, богачка, а у него - долларов пятьдесят осталось, всего ничего. И к тому же у Леры наверняка было больше мужчин, чем у всех подруг Антона вместе взятых. Да, богатая взрослая женщина, вдобавок еще и феминистка.
– Во-вторых, - продолжала Лера, - сосредоточенность на одном. В смысле - на одной идее, одной мысли или одном чувстве. И причина - у женщины вся поверхность тела эрогенна, а у мужчины - только хуй.
– Почему - только хуй? - возмутился Антон. - Да я каждый раз, когда хорошенько покурю, чувствую, что у меня все тело, ну, открыто космосу. А от кислоты вообще кончаешь всей кожей. И внутренними органами заодно. Хуй у меня при этом не стоит - он вообще ни у кого с кислоты не стоит.
– Вот поэтому наркотики и запрещены, - сказала Лера. - Наше общество, в смысле европейское, фаллоцентрично… то есть ориентировано на мужское начало. И потому женщины и так называемые наркоманы - естественные союзники.
Естественные союзники сидели на большой разложенной тахте. Только воспитанная Лера могла спросить, курят ли здесь, потому что даже стены, казалось, отдавали застарелым запахом травы, смешанной с "Беломором". Антон подошел к дешевому двухкасетнику, собрался было включить "Shamen", но подумал, что Лере музыка может напомнить о смерти Жени - и поставил Moby. Лера тем временем рассказывала, как Поручик сначала пообещал дать денег - беспроцентным кредитом с неопределенным сроком возврата, - а потом передумал, вот обмен и сорвался. Слушая эту историю, частично знакомую по Гошиному рассказу, Антон сообразил, что "Shamen" ни о чем бы Лере не напомнили - кассету ведь слышал только он. Вот идиот, обругал он себя, а вслух сказал:
– Какая ужасная смерть…
Лера кивнула и полезла за следующей сигаретой.
– А вот прости, - осторожно спросил Антон, - Женя перед смертью сказала что-то про последний лепесток. О чем это она?
– Ну, - задумчиво протянула Лера, щелкнула "зиппо", затянулась. - Это была такая детская игра… помнишь сказку про цветик-семицветик? Не то Каверин, не то Катаев.
Антон кивнул, хотя сказку помнил смутно. Лера рассказала про пятый класс, потом про Олимпийское лето, про таблетки пенициллина и лепесток садовой ромашки.
– Они с Поручиком еще несколько месяцев встречались, - сказала она, - и вообще с тех пор у Женьки все с мужиками было хорошо… в смысле, нормально. Как у всех, одним словом.
Лера погасила сигарету и добавила:
– Ну, насколько я помню, третье желание было про Володьку Сидорова, это уже в институте… мы тогда меньше общались. Ну, очевидно, потом еще три, а это - как раз последнее. Ты же помнишь, она еще стишок читала: лети, лети, лепесток, через запад на восток…
