Он вспомнил, что однажды уже рисовал похожую схему — больше десяти лет назад, когда пытался разобраться в отношениях внутри класса. В центре была Марина, к ней тянулись стрелочки нежных привязанностей от Вольфсона, Абрамова и Чака. Линия между Мариной и Иркой была перечеркнута, как и линии между Чаком и Вольфсоном с Абрамовым, что означало — конец дружбе. Самого себя Глеб тогда изобразил чуть в стороне, соединенного одинокой стрелкой с Оксаной. Тогда ему казалось, что он совсем не участвует в потрясших его класс событиях. А сейчас он в самом центре.
Он снова посмотрел на схему. Луганский, Ося и Бен. Начать следует с Луганского — хотя бы потому, что Глеб знает его хуже всех.
Глава девятнадцатая
Телефона Луганского никто не знал, но Андрей продиктовал е-мэйл. Борис ответил неожиданно быстро, словно, подобно Глебу, сутками сидел за компьютером. "Впрочем, почему нет? — подумал Глеб, открывая письмо. — Человек богатый, может себе позволить. Для него, небось, полтора доллара в час — не такие уж большие деньги".
Луганский пригласил Глеба к себе домой. Живет он в центре, минут пятнадцать ходу от Хрустального, во дворе большого дома на Тверской. Звонок не работает, надо дернуть за длинный шнур, который свешивается из окна третьего этажа.
Задрав голову, Глеб долго смотрел, как волна идет по шнуру вверх. Потом слабый звон — и снова тишина. Только Глеб собрался уйти, решив, что Луганского нет, окно открылось, Борис высунулся и махнул рукой:
— Обойди слева, — крикнул он.
Глеб обогнул дом и уперся в железные ворота, запертые на висячий замок. Через минуту в глубине двора появился Луганский с ключами.
— Рад видеть, — сказал он. — Проходи.
Они поднялись на третий этаж, Луганский толкнул дверь и мощная звуковая волна чуть не сбила Глеба с ног.
— Извини, не сразу услышал, — сказал Луганский. — Видишь, какой расколбас.
Квартира у Луганского была странная, чем-то похожая на Хрустальный — не то квартира, не то офис. Там толклась куча народу: в коридоре оживленно беседовали две девушки, а в комнате, где громыхала музыка, сидели на полу трое молодых людей, едва различимые в клубах сигаретного дыма.
— Сделайте потише, говорить невозможно, — крикнул в приоткрытую дверь Луганский.
Звук чуть приглушили, и Луганский сказал:
— Пиздец, музыку через стены просто невозможно слушать. Все высокие частоты режет.
Они прошли дальше, мимо кухни, в европейском стиле совмещенной с какой-то комнатой. Кухней, впрочем, ее можно было назвать только условно: холодильник, раковина и электроплитка с двумя комфорками. За небольшим столом сидел молодой парень с двуцветной головой: сложный узор из белых полос на черных волосах, подстриженных коротко, точно английский газон. Парень пил чай из большой чашки и смотрел в крошечный телевизор. Изображение на экране скакало.
— Привет, — сказал парень.
— Это Глеб, — представил Луганский, — а это Денис.
— Мы на закрытии «Птюча» виделись, — сказал Денис. Глеб его, конечно, совсем не помнил.
— Глеб в Хрустальном работает, — пояснил Луганский, — дизайнером. А Денис делает собственный психоделический сайт. Через месяц запустит.
— Ты, наверное, Антона знаешь? — спросил Глеб, чтобы спросить хоть что-нибудь.
— Знаю, — без энтузиазма ответил Денис. — Тусовщик такой.
Глеб подумал, что еще пять лет назад это слово звучало комплиментом, а сейчас звучит совсем пренебрежительно.
— Ладно, — сказал Луганский. — Пошли ко мне.
Они прошли в следующую комнату, где на столе стоял компьютер и колонки. В углу, прямо на полу, матрас — как у Андрея.
— Это твоя квартира? — спросил Глеб.
— Наша, — ответил Луганский, — это же сквот.
— Как на это… на Трехпрудном? — спросил Глеб. Таня когда-то рассказывала ему про коммуну художников.
— Ну, типа того, — Луганский вздохнул, — только теперь все цивилизованно. Раз в месяц приходят владельцы, мы платим им две сотни и живем дальше. А как надумают сделать в здании ремонт и устроить офис — нас и выселят. Хорошо, за электричество платить не надо — мы его у конторы этажом ниже воруем.
— А Интернет? — спросил Глеб.
— Ну, кто же за сеть платит? — удивился Луганский. — Чернозатонский всем давно объяснил, как надо бесплатно «Америкой-он-лайн» пользоваться. Они месяц проверяют номер карточки, а ты все это время юзаешь на халяву. А потом генеришь новый номер — и опять.
— Понятно.
Внешность обманчива, подумал Глеб: после первой встречи он был уверен, что Луганский — богатый телевизионный человек, а не артистическая богема, живущая по чужим углам и подворовывающая Интернет и электричество.
Сегодня, как и при первой встрече, Луганский был одет в черное: черные джинсы и майка с чьим-то красно-белым портретом и надписью "Kill the Pigs!". Глеб знал, что московская богема вот уже пять лет ходит только в черном, и вспомнил историю какого-то Таниного приятеля, модного художника, встретившего на вечеринке женщину-психолога. Та посмотрела на него и сказала: "У вас, видимо, депрессия: вы всегда в черном", а он ответил: "Никакой депрессии. Я бы с радостью носил другие цвета, если бы их можно было хотя бы надеть". Рассказав эту историю, Таня заметила, что оба, очевидно, остались при своем мнении.
— Майку рассматриваешь? — спросил Луганский — Круто, правда? Мэнсон как он есть.
Глеб кивнул.
— У нас был проект, — продолжал Луганский, — выдвинуть Мэнсона в Президенты РФ. Собрать голоса, все по серьезу. Но, кажется, надо, чтобы кандидат был гражданином России, иначе не канает. Так что придется за Ельцина голосовать.
— Когда выборы-то? — спросил Глеб.
— Да ты что? — поразился Луганский. — Послезавтра. Прощай, халява. Столько бабок можно было заработать! Даже мне перепало: я варианты роликов для Лебедя писал. Ни один не приняли, правда, но каких-то денег все равно заплатили.
— Так ты за Лебедя голосовать будешь? — спросил Глеб. Ближе к выборам всеобщая истерика, видимо, коснулась и его.
— А какая разница? — сказал Луганский. — Его потом с Ельциным сольют все равно. Это ж как два пальца обоссать.
Глеб кивнул.
— Я вообще-то не особо политикой интересуюсь, — пояснил Луганский. — По-моему, после 1991 уже все равно, кто у власти. Все одно воровать будут.
— Но ворюга мне милей, чем кровопийца, — улыбнулся Глеб.
Луганский кивнул.
— Послушай, — сказал Глеб, — я хотел тебя спросить про Снежану.
— Какую? — удивился Луганский. — А, которая Death in June?
— Почему? — не понял Глеб.
— Ну, смерть в июне, — пояснил Луганский. — Она же в июне умерла, так?
