Не видя причин, почему бы и ему не побаловаться тем, чему учил соратников, Дьявол предварительно подарил «готовым на все» время потереться о помягчевшее величие его разума. Он всегда помнил, что в антимире каждый своевременно должен получать то наслажденье, которое заслужил. Как только первые из стоящих к нему соратников возбужденно ухватились за кромки его разума, он сказал, вроде бы, самому себе, но те, кто захотел, услышали: «Будет так, как Я и предвидел».
Кроме разномастных догадок, вызванных длительным углублением властителя антимира в собственный разум, у «готовых на все» было самое туманное представление о том, что предвидел Дьявол. Они понимали, что ему неспроста пришлось закрыться в антимире. Подозревали участие в этом руки Создателя. Большинство не видело в произошедшем ничего хорошего для будущего их сообщества зла. Но немало проявилось и таких, у кого мелькнула преступная для жителя антимира мысль, что неплохо было бы эту руку не отталкивать, если она протянулась с предложением примирения. Многие восприняли раздумья Дьявола за тщательный расчет вариантов, либо ответного удара по Дому БОГА, либо каких-либо договоренностей с САМИМ о бесконфликтном разделении власти над Вселенной. Практически все усмотрели в отправлении Фоша на Землю разумную осторожность, оберегающую антимир от непродуманных и безоглядных действий.
Никто в мире зла не мог предположить, что Дьявол все ресурсы своего неуемного властью разума уже бросил на провоцирование конфликта с Создателем. Ни у одного из соратников не мелькнула мысль, что Грифон отправлен на Землю запалить этот конфликт пламенем, в котором Дьявол задумал сжечь добро Вселенной. Антимир ждал развязки, какой бы она ни была. «Готовые на все» привыкли идти на все только тогда, когда понимали кто, куда и во имя чего посылает их рисковать своим естеством. И только один из них — зверь Дьявола — понимал, что сегодня никакой развязки не будет. Ни плохой, ни хорошей.
Фош вжался в Землю по холку гривы, съежившейся от осознания разумом неотвратимости встречи с надвигающимся прямо на него Крестом. Он поступил как попавший в засаду хищный зверь, изготовившийся до последнего вздоха сопротивляться участи, предначертанной ему охотниками. Однако опасность ничем себя не проявляла. Вокруг не было никого, кто собирался гнать зверь-птицу на колья ямы, попавший в которую становится заслуженной добычей людей. Его просто придавило к Земле величие, приближающегося к нему символа искупления зла, очертания которого все более отчетливо проявлялись в прищуре глаз Грифона.
Да, действительно, это был Крест САМОГО. Но не ОН вел свой Крест к зверю Дьявола. Его поводырем был человек. К изумлению Грифона, Крест величаво двигался за мальчиком. От роду жизнь обняла его временем ровно настолько, сколько необходимо для защиты от всего, что делает существование человека условным. В него еще не вцепилась, зажав своими удушающими тисками, людская страсть к погоне за призрачными атрибутами величия. Он был достаточно далек разумом от той сцены, попадая на которую люди добровольно превращаются сначала в комедиантов, а потом, с неизбежностью — в билоны.
Поводырь антимиру был не виден. Крест, склонившись над ним, надежно, словно опахалом, закрывал его от хищно устремленных на место СОБЫТИЯ взглядов Дьявола и соратников. От мальчугана исходила та ласка спокойствия, которая присуща только разуму, знающему свое предназначение. Беззаботно ступая босыми ногами по шипастой россыпи камней, вросших в морщинистый грунт дороги, он приближался к Грифону. К нему его вела тень, падающая от Креста и спрямляющая изгибы пути, ведущего к разуму «выбора всех» антимира. О поводыре можно было подумать, что по миру странствует блаженный, не чувствующий окружающей его опасности как зла, так и ложного добра. Фош так бы и подумал, не забейся исступленно его сердце от увиденного. Из разума вырвался протяжный вой, уносящий с собой неизвестно куда и к кому волю зверя Дьявола. Он увидел то, что не мог представить себе даже властитель антимира.
Крест всем своим мощным основанием опирался на идущего впереди него мальчика. Не наваливался на него неотвратимостью судьбы, а как бы стремился слиться с ним в единое целое. Грифон успел только подумать: «Крест БОГА, соединившийся с человеком, вернее с его непорочным отроком?! Такого ни Вселенная, ни Земля еще не знали! Какой же должна быть сила духа отрока, которому САМ вверил свой Крест?!» Ответ на заданный себе вопрос Фош получил незамедлительно; он не был подсказан хозяином, к нему никакого отношения не имел разум зверь-птицы.
Ответ увидели глаза Грифона, неотрывно смотрящие на приближающееся предрешение судьбы посланника Дьявола за сердцем СОБЫТИЯ. На Кресте Фош отчетливо рассмотрел слова. Они отражались на нем от головы и конечностей мальчика и постоянно мерцали, принимая форму то идеально отточенного штампа, то, расплываясь смазанными каплями по всей поверхности Креста. Фош понял — ему показывают, что заключенная в этих словах сущность всегда остается неизменной, сколько бы раз ей ни пришлось менять свою форму. И еще он понял, что сама сущность располагалась не в Кресте. Ее нес в себе мальчик. Она связывала его с Крестом, исходящими от нее лучами, которые на оконечностях Креста распадались, образуя слова, заворожившие Грифона. Верх Креста, блеском преломленного в кристалле алмаза света, окаймляло слово «ВЕРА». По краям поперечины справа налево, волнами пульсирующего сердца, дышали понятия «ПРЕДАННОСТЬ» и «ИСКРЕННОСТЬ», окрашенные в цвет подсвеченного рубина. Основание же Креста грозно подпирало, как холмы отвальных пластов грунта, слово «СТОЙКОСТЬ», покрытое цветом человеческого страдания — черным, с размазанными по нему кровавыми пятнами.
Слова, будто бы глаза Креста, пронзительно смотрели на Фоша. От них исходила та сила духа, которая подавляет разум любого существа, задумавшего вычеркнуть из своего сердца БОГА. Она разламывала разум дьявольского зверя на четыре части, не оставляя в них ничего, кроме мысли о неотвратимости возложения на себя Креста Создателя. Грифон родовым инстинктом почуял, что попадает в тоннель воли отрока, сущность которого светила духом, исходящим от слов Креста. Для Фоша в этом тоннеле не было ни входа, ни выхода. В нем был только путь, один, бесповоротный.
Путь к встрече с добром, посланным САМИМ на Землю вместе с тринадцатым.
Это добро и излучало на Грифона тот свет, который видят все, чьи души, навсегда оставляя бренное тело, устремляются туда, откуда их отправил на Землю Творец НАЧАЛА ВСЕГО И ВСЯКОГО.
Свет не слепил зверь-птицу, не бил по сознанию. Он всего лишь отсек от его разума, еще живущее в нем желание мстить человечеству. В тоннеле воли отрока Фош остался без поставленной ему хозяином цели и, одновременно, без средства ее достижения. Это был уже не зверь Дьявола. Это было существо, разум которого не принадлежал злу. Он не принадлежал и добру, потому что добро, если оно не ложное, никогда никого в полон не забирает; оно лишь дает возможность обратиться к нему тем, кто в поисках истины жизни сознательно отсек от себя все, что превращает разум и душу в билоны Дьявола. Впервые после обретения разума Фош принадлежал только самому себе. Ему дали возможность увидеть мир таким, каким он предстает глазам, выскользнувшего из материнской утробы младенца: ни злым, ни добрым, а просто светлым. Создатель и ЕГО главный контролер СОБЫТИЯ захотели, чтобы таким мир остался в разуме зверь-птицы навсегда. Только мир, а не человечество. Свет в людях Фош должен будет разглядеть самостоятельно.
