— Все, что мы можем себе позволить, — продолжил Иван Петрович, — это выделить на поиски одну группу, максимум три человека, а то и двоих. Пойми, я тоже не теряю надежду, иначе давно бы прикрыл ваши поиски. Но не могу я на летние работы одних женщин выгонять!
— Да, вы, наверное, правы… — совсем поскучнел Мюллер. — Только как же теперь все это затянется…
— Не переживай! — успокоил его Незванов. — Зимой опять три группы запустим. А теперь иди, отдыхай, пока есть возможность, а у меня дел много.
Выпроводив Мюллера, директор нажал кнопку вызова секретарши, чтобы отдать ей необходимые распоряжения. Но когда в кабинет неподражаемой походкой вошла Людочка, молодая, прелестная и аппетитная, как свежеиспеченная сдобная булочка, у Ивана Петровича мгновенно вылетели из головы все дела и непреодолимо сладко заныло в животе. Он поднялся из-за стола, защелкнул замок на двери, обнял Людочку за плечи и мягко повлек ее к большому кожаному дивану. Началось это у них давно, но случалось нечасто и всякий раз неожиданно для самого Незванова, иногда в самые неподходящие моменты. Из-за какой-нибудь самой малозначительной детали, вроде прядки волос за нежным розовым ушком или мелькнувшей в вырезе кофточки, когда Людочка наклонялась над столом, аппетитной складки между двумя упругими грудками, Ивана Петровича вдруг заливал жар желания, и он ничего не мог с собой поделать.
Сев на диван, он посадил Людочку себе на колени, прижался губами к нежной шейке чуть выше ключицы и запустил руку под кофточку, нащупывая застежку бюстгальтера. Раскрасневшаяся девушка прошептала срывающимся голосом:
— Ой, боюсь я, Иван Петрович, разговоры пойдут… Как я буду Елене Владимировне в глаза смотреть…
— Не будет разговоров, — задыхаясь и ничего уже не желая понимать, ответил он, — побоятся сплетничать… меня побоятся…
Когда все закончилось, Незванову, как всегда, захотелось остаться одному. Теперь Людочка уже не казалась ему такой уж привлекательной, а сам он чувствовал какую-то тупую неприязнь к самому себе. Поэтому он едва дождался, пока девушка, наведя на скорую руку марафет на лице в персональной директорской душевой, той же неподражаемой походкой выпорхнет из кабинета. Лишь легкий румянец на ее щеках мог что-нибудь сказать опытному взгляду, но ожидающему в приемной шоферу Сергеичу было не до того, чтобы разглядывать всяких свиристелок, он упоенно раскладывал на компьютере карточный пасьянс.
— Да, — крикнул Незванов вслед Людочке, пока она не успела притворить дверь, — разыщи Глаголу и срочно его ко мне!
В ожидании вызванного мастера стройцеха и крупнейшего свиновода поселка Иван Петрович обложился списками и графиками, чтобы хотя бы примерно прикинуть расстановку сил на предстоящий сельскохозяйственный (чуть было не подумал — промывочный!) сезон, распределить по бригадам сенокосные угодья, продумать схему транспортировки, назначить ответственных. Организация сельскохозяйственного производства оказалась делом хлопотным…
…Всю зиму по реке, совсем как в лучшие времена, сновали грузовые машины. С прииска в совхоз в наливниках и просто установленных на кузовах цистернах везли бензин и солярку, а обратно в утепленных фурах — коров, телят и бычков. Привычных к морозу лошадей, всю зиму пасущихся по распадкам, частично перегнали своим ходом, а частично оставили на старых пастбищах, нагуливать жир до следующей зимы. Атласов, поразмыслив, сдался, принял все условия Незванова и передал ему часть совхозного стада, не забыв оформить все соответствующими договорами. Когда выяснилось, что емкости на Тоболяхе не вмещают все топливо, которое он должен был получить за скотское поголовье, «тойон» помялся, но после того как Иван Петрович подписал подсунутые им гарантийные бумаги, согласился отпустить скот без «предоплаты».
Кроме того, Незванов с самого начала совершенно выпустил из вида, что доставленный с Тоболяха скот до лета нужно чем-то кормить, и прижимистый князек выторговал за необходимое количества сена несколько дополнительных тонн топлива. А потом выяснилось, что на прииске совсем нет грамотных специалистов в области сельского хозяйства, если не считать таковыми Ивана Глаголу и еще нескольких «куркулей». Ивану Петровичу очень не хотелось идти к ним на поклон, тем более что почти все они затаили на него обиду, считая, что введением уравниловки и централизованного распределения он ущемил их интересы. Чуть ли не ограбил.
К этому времени Егор Афанасьевич Кривошапкин, пролежав почти всю зиму в больнице, встал на ноги, и Незванов обратился к нему с просьбой возглавить животноводческий участок или хотя бы стать советником по сельскому хозяйству. Но Кривошапкин, сильно сдавший и постаревший, наотрез отказался, сказав, что у него просто не хватит на это сил.
— Не знаю, сколько мне еще отмерено, — грустно сказал он Ивану Григорьевичу, — но дожить я хочу в своем доме. В Тоболяхе я родился, в Тоболяхе и умру. Ты уж прости, Ваня, но поищи кого-нибудь у себя. Не такая это хитрая наука. А меня отвези домой.
Но прежде Незванов сам съездил к Атласову и довольно жестко поговорил с ним насчет Кривошапкина.
— Егор Афанасьевич давно достиг пенсионного возраста, — сказал он Атласову. — Раз уж вы избраны главой, как вы называете, национального округа, то будьте добры соблюдать законы. Кривошапкин не должен ни в чем нуждаться, уж кто-кто, а он всей своей жизнью заслужил такое право. Не подумайте, что я вам угрожаю, но если до меня дойдет, что Егор Афанасьевич в чем-то ущемлен, я буду вынужден в одностороннем порядке пересмотреть наши соглашения.
Незванов давно заметил, что до Атласова лучше всего доходит, когда на него давят с использованием так любимого им канцелярского языка. Вот и сейчас «тойон» чуть не заскрипел зубами от злости, но вынужден был проглотить услышанное, потому что не было за ним сейчас той силы денег и связей, к которым он привык.
Кривошапкин уехал домой, оставив после себя выражение, подхваченное всеми жителями поселка. Теперь то, что произошло в районе прошлым летом, никто не называл иначе как «катаклизьмой». А Незванову пришлось переломить себя и обратиться к «куркулям». Чтобы не унижаться перед ними, он сделал хитрый ход — собрал совещание, на которое позвал всех более-менее авторитетных в поселке людей, в том числе Ивана Глаголу и еще нескольких «крепких хозяев». Честно признавшись, что сам ничего не соображает в сельском хозяйстве, Иван Петрович предложил собравшимся выдвинуть кандидатуру на пост начальника сельхозучастка (так он назвал эту должность).
Как он и предполагал, «куркули» предложили Глаголу. Остальные пошумели, поругались, но альтернативной кандидатуры у них не нашлось, потому что даже самый лучший инженер, бульдозерист или экскаваторщик, если он не знает, с какой стороны нужно подходить к корове, на эту должность ну никак не годится. Иван Петрович согласился с предложением, но после совещания серьезно поговорил с Глаголой, предупредив, что если он будет по своей привычке по-хамски третировать подчиненных ему людей, то со свистом вылетит с этого места и отправится рубить лес. Иван послушно кивал головой, со всем соглашался, но по выражению его лица Незванов понял, что хитрый, себе на уме хохол уже строит какие-то далеко идущие планы. Ну и пусть, подумал Иван Петрович, что бы ни затеяли куркули, им никогда не удастся переломить ситуацию в поселке в свою пользу. Уж слишком их не любят в поселке, а его директорский авторитет пока еще достаточно высок.
