Меня откинули в сторону, на межсекторную стенку, я ударился головой и на несколько секунд ослеп от боли, но Сипа успел меня схватить, протащил на порог, втолкнул в тамбур, прижал к стене, а сам схватился за вешалку, не оторвешь. Хотя на дворе оставались еще несколько колонистов, в тамбуре отчаянно дрались, прорывались в барак. И не важно было, кто вошел в барак последним, важно, кто окажется слабее. Кого-то толкнули на печку. Моряка били по голове чайником, кипятком обварили, он упал, но дополз до шконки и, прежде чем потерять сознание, успел в нее вцепиться.
А Махову не повезло. В кровь избитого, его выбросили во двор. Он с разбегу вломился в стоящих в тамбуре колонистов, но его опять выбросили. Он задыхался, никак не мог сделать полный вдох, пинал кого-то по ногам, и его пинали — те, кто в тесноте сумел дотянуться. Он споткнулся о ступеньку и ушиб колено и, смирившись, сел у порога и заплакал, как истеричный ребенок, громко всхлипывая и прихлебывая воздух.
— Кто сегодня проиграл, господа?
— Махов! — крикнули Обезьяну из барака.
Обезьян поднял руку.
— Колонист 2-й категории Махов объявляется мертвым.
Повара 1-го сектора подошли к Махову, сняли с него куртку, стянули сапоги. Он сначала не сопротивлялся, а потом, взвизгнув, оттолкнул повара, и его ударили по голове, пнули, стянули штаны.
В тамбуре было по-прежнему тесно. После драки колонисты уже не спешили внутрь, остались посмотреть на приготовления. Всем было интересно, ведь на месте Махова мог оказаться каждый. Мы с Сипой стояли близко у выхода и видели всё.
Голого Махова положили на спину, связали ему руки и ноги.
— Воды дайте, гадёныши.
Махов задыхался.
— Воды!
У печки, в шаге от выхода стоял бачок с водой. Может быть, кто-то и хотел бы дать смертнику воды, но страшно было выйти из тамбура во двор, никто не знал, как среагирует на это Обезьян, охранники, да и колонисты 1-го сектора вдруг потребуют добавить им на обед еще одного. Если бы я вышел. Обезьян вполне мог устроить колонистам 1-го сектора праздничный обед. Я боялся выйти, да.
— Напиться дайте. Прошу. Пожалуйста. Стакан воды.
Махов заплакал, завыл, заскулил.
Охранник перебросил через ворота обрезок металлической трубы.
— Водички!
Повара продели в петли трубу и на раз-два подняли, как охотники поднимают убитого кабана.
— Подождите!
Сипа подбежал к бачку, схватил первый попавшийся стакан, немытый, с окурками на дне, вытряхнул, налил воды. Стараясь не расплескать, он вышел во двор, поднес Махову стакан, наклонил.
— Пей.
Махов пил, а Сипа наклонял стакан, следил, чтобы удобнее было пить.
Повара ждали. Трубу не осмелились опустить, но и не уходили.
Вода в стакане кончилась. Махов захрипел, он хотел что-то сказать Сипе.
— 1-й сектор, хотите без обеда остаться?
Принесли ведро, перерезали горло.
Сипа вернулся в тамбур, поставил пустой стакан на бачок.
— Что скажешь, Иван Георгиевич?
А что я мог сказать?
18
В бараке полутьма, свет проникает через откинутый дверной полог и через щели в заделанных камнями оконных проемах. Жарко растоплена чугунная печь с эмалированными боками. На печи чайник и кружки с водой.
Я, Сипа, Якут и Моряк сидели возле и молчали. Я думал, что дальше-то, и не мог придумать что. Остальные тоже грустили.
Волынец, колонист из 1-го сектора, вскипятил воду в кружке и, громко прихлебывая, пил.
— Пить охота. Пью, пью, не напиться.
— Пересолили? — спросил Моряк.
— Что?
— Бульон.
— Бульон — да. И перца бухнули. А мясо нормально.
— Как вообще-то?
— Что?
— Махов вкусный был?
— Мякоти мало, одни жилы. И кровь жидкая. Хотели колбасу сделать, не получилось. Не затвердела.
— И что?
— По кружкам и выпили. Сгустки ложками.
— Пересолили?
— Что?
— Кровь.
— Каждый сам солил.
— Я бы кровь не стал есть.
— А что?
— Я бы вылил.
— Так бы и вылил?
— У него кровь больная. Лейкоз или гемобластоз что-то вроде, он говорил. Теперь и вы заболеете.
— Чем?
— Чем-нибудь. На выбор.
— Что такое лейкоз?
— Проплыли. Красный сигнал на клотике.
— Моряк, а ты вроде дружил с Маховым?
— Тут подружишься, как же. Два протяжных гудка, один короткий, и друг из тебя кровяную колбасу сделает.
— Ты в своем секторе дружи.
— Артрасчеты, наверх! По местам стоять к артиллерийской атаке!
К печке подошел Шрам, попросил разрешения и подсел к нам.
— Вы не злитесь на меня, парни?
— Тебе сказали, не злимся.
— Я от голода. Увидел, еще двое лежат, обрадовался. Первая мысль: сегодня мяса нажрусь, пока горлом не вылезет.
Шрам замолк. И другие молчали. Долго, может быть, час. Сипа сходил, червей выплюнул, остальные сидели и молчали.
— Бунтовать собираетесь? — спросил Шрам.
Сипа насторожился.
— Тебе чего надо?
— Нет? Ну и правильно. Мы уже пробовали. Моряк, скажи им.
— Да, — сказал Моряк, — Пробовали.
— Обезьян скомандовал: «Последний — мертвый», а мы на месте стоим, все 4 сектора. И не бежим. Говорим ему, не будем больше бегать. А он улыбается. Хорошо, говорит, идите в барак. Но тот сектор, который сегодня жрать собрался, свою очередь пропускает, следующая кормежка через 4 дня. Ну и тот сектор, который должен был жрать, на нас накинулся. Обезьян им топоры бросил, прутья, ну они убили нескольких, остальных в барак загнали. А Обезьян говорит: «У нас был трудный день, устроим праздник. Сегодня все сектора будут обедать». Вот и весь бунт. 4 дня можно голодать, а 8 — никто не согласится. 8 — это смерть.
— Я буду бунтовать. Потому что я не людоед. Иван Георгиевич расскажет о наших планах.
Я еще не придумал ничего, а Сипа влез. Что рассказывать? Но и промолчать нельзя.
— Скажем Обезьяну, что хотим плыть на буй связи. Потребуем ускорить доставку продуктов, пусть на вертолетах везут или самолетами, на парашютах сбрасывают.
Волынец допил кипяток, опять налил в кружку воды и поставил кипятиться.
