Видимо, воспоминание о временах, проведенных с Де Сабри, оказалось слишком тяжелым для нее. Она ненадолго замолчала. Сейд тоже молчал. Не знал, что сказать. Считал удары сердца и пытался успокоить дыхание. Но никакие упражнения и навыки гашишшина сейчас не помогали. Сердце и плоть мужчины, подавленные и дремавшие до последних дней, проснулись, смущая ум, заставляя испытывать безумное смешение чувств от самого голоса и запаха ЭТОЙ женщины. Она же продолжала:
– Смеясь, Сабельник рассказывал мне о том, кем, как считает Орден, и о чем, по его утверждению, знают и в Риме, приходились друг другу Иисус, сын Марии, и потомок рода Давидова, оболганная и поруганная Мария Магдалина... Об этом наверняка знал и твой Учитель, ведь, принимая посох Магистра, он приобщался к этой Тайне. Орден должен был хранить не только реликвии истинного христианства, но и род королей франкских, ведущих свое начало от Иисуса и Марии Магдалины. Потому Западное Крыло и расположилось в Париже, а не где-нибудь еще. Я могу и должна стать супругой сына человеческого. И я... я люблю тебя... Всегда любила. С тех пор, как увидела твое лицо в темноте пыточной Железного Копта. Поняла же, когда кинжал того черкеса во дворце султана сельджуков пронзил твое плечо... Больше всего я боялась, что кинжал отравлен и я потеряю тебя. Когда же на нас напали в море, и я думала, что мы все умрем. Ты знаешь, у меня была подруга... та самая Шалунья Рыжая, которая часто говорила мне, что время уходит, и я могу опоздать...
Она снова замолчала, на совсем краткий миг, чтобы справиться со слезами, и продолжила:
– Когда над моей головой летели стрелы и каждая из них могла убить тебя, я поняла еще и то, что если мы останемся живы, то постараюсь сделать всё, чтобы ты понял... Я не надеялась, что ты ответишь так... назовешь меня своей невестой. Я просто вела себя как женщина. Наверное, впервые в жизни. Наверное, тогда ты впервые и увидел меня, как Женщину... Не надо ничего говорить. Мне кажется... я верю в это... что я научилась чувствовать твое сердце, твои мысли... Если я ошиблась, ты всегда можешь продолжить свой путь без меня, потому что я решила остаться здесь. Если же... если я права – скажи, пусть нас соединят браком-сыйгях. Мы ведь эхли-Китаб, народ Книги, и любой богослов, что наш, что магометанский, если настоять, согласится, что это возможно. Если сильно настоять... С богословами только так и надо! По-настоящему венчаться мы ведь пока не можем... я знаю, что здесь есть церковь и даже христианский священник, которому, как и некоторым христианам, эмир позволил жить в Гранаде. Но ты уйдешь по пути своего джихада, как ушел когда-то по своему пути Иисус... Я всё равно останусь здесь, потому что твоя дорога лежит в Рим, мне же там делать нечего. Я знаю, что эмир – твой отец. На женской половине все только об этом и говорят. И я, кажется, знаю, каким будет твое решение. Теперь здесь мой дом. И если ты назовешь меня своей женой, я смогу сказать, что у меня здесь есть еще и отец.
* * *
Отец вновь подарил Сейду жизнь. Два долгих месяца они провели во дворце у эмира. Каждую ночь принимал Сейд свою супругу в покоях и радовался жизни, которую обрел. Настоящей жизни. Но только облик Железного Копта, ежедневно сопровождавшего своего спутника, напоминал ему о цели их путешествия. Они вместе проводили занятия по искусству джаани, обучали лучших воинов эмира некоторым из своих знаний, принимали участие в диспутах поэтов и богословов, коих в Альгамбре при дворе Великого эмира обреталось множество. Впрочем, участие принимал только Сейд, Египтянин просто присутствовал молчаливой, огромной, мрачной тенью.
Через два месяца Железный Копт вдруг сказал:
– Если не пойдешь, я отправлюсь в путь один.
Сейд, почти не раздумывая, ответил:
– Через три дня отправляемся.
На первый день после этого короткого разговора эмир, услышав, что Сейд собрался идти в Рим, разразился волнительной и громкой речью, в которой поэтические образы и сравнения чередовались с отборнейшей базарной бранью:
– Воистину Аллах, да славится Он, наказывает меня за греховные мысли мои! Когда-то я, подобный согбенному от тяжести плодов древу, согнулся от бед, что сам же и взрастил, и горьки были плоды эти: погиб один сын, другой принял христианство и бежал вместе с женой в Рим, третьего убили младенцем... Казалось мне, род мой прервался, и подобен я стал древу иссохшему, что сломится от дуновения ветра... Политические замыслы мои рушились, кружево интриг расплеталось, как пряжа в руках бездарной и глупой хозяйки. И тогда я, осел безумный, чей мозг подобен трухлявому пню, а сердце – гниющему яблоку, мыслил, что мне нужен сын, но не для счастья в старости, а для того, чтобы он пошел в Рим и убил того, кого христиане называют Папой! И вот Всевышний посылает мне сына – обученного искусству убийцы, но отринувшего Смерть... И всё равно объявившего свой джихад и собравшегося идти в Рим на верную смерть! Что ты там будешь делать, о светоч сердца моего? Ведь там нет ТАКИХ христиан, как ты! Тебя там попросту убьют! Я больше не корю судьбу, я смирился с тем, что мой единственный потомок, которого судьба привела ко мне украсить мою старость, стал христианином... Я молю Аллаха лишь подарить мне внука, который, быть может, примет мою веру и возьмет в руки знамя эмирата, но, воистину, справедливо и жестоко карает Всевышний, обращая греховные мысли человека в страшную правду его жизни.
– Я пойду с Железным Коптом, отец. Я должен быть с ним рядом на этом пути. Даже если ты не отпустишь меня – я должен буду пойти. Это – мой джихад... Я только хотел получить твое благословение...
При этих словах старый человек, которого все знали как Великого эмира и еще никогда не видели сломленным, вдруг схватился за сердце и, побледнев, начал оседать на пол... Первым на крик Сейда явился Железный Копт, который без слов всё понял и, взяв казавшееся безжизненным тело эмира на руки, вопросительно посмотрел на Сейда. Тот уже повернулся и почти бежал в сторону женских покоев. Египтянин поспевал за ним, казалось, даже не ускоряя шага. Вслед за ними бежала толпа придворных лекарей.
У входа в женскую половину стражи-евнухи попытались было преградить им путь, но, разглядев Сейда, расступились перед ним, перед великаном-египтянином встать попросту не посмели. Отыгрались на толпе придворных, сделав суровые лица и выставив вперед копья, словно перед ними враги-испанцы. На голос Сейда уже спешила его молодая жена, перед которой Железный Копт бережно положил тело старого эмира. Стоило невестке лишь возложить руку к области сердца, как глаза старика открылись и он жалобным голосом, какого от него еще никто и никогда не слышал, проговорил:
– Скажи ему, дочка...
Бывшая монашка метнула на бывшего убийцу такой взгляд, что Сейд беспомощно посмотрел на Египтянина, потом опустил глаза и поспешил уйти. Железный Копт последовал за ним. В голове у Египтянина крутилась одна мысль: «Убью Папу... и никогда не женюсь!»
Уже вечером Великий Эмир снова был самим собой, провел вечерний совет-ди’ван со своими везирами-советниками, но ужинал в своих покоях, не дав Сейду даже возможности продолжить разговор.
