– Наше терпение может лопнуть, Лем. Если Конн не угомонится, займешься разгрузкой сам. Мы посодействуем. В конце концов, ты можешь заменить Конна если что…
– Нет. Без его связей я ничего не сделаю.
– Не будь идиотом. Незаменимых нет. Мы верим в твою надежность.
Я не стал задерживаться. Все эти дрязги и заговоры мне надоели. Выбравшись на палубу, я прошел к трапу и спустился вниз. Мальчики все еще травили анекдоты.
– По дому не тоскуете? – спросил я.
– Груз скинем, тогда отпустят. Видел капитана?
– Лучше бы не видеть.
– Нет. Он отличный малый, и сестренка его была симпатичная… Жаль парня.
– Жаль, – согласился я и ушел. За вторым по счету складом трое парней сверкали ножичками. Правда, недостаточно профессионально. Когда двое хотят пырнуть одного – это несправедливо. Так я привык считать. Пришлось вмешаться. Темнокожего мальчишку прижали к стене и занесли над ним острие самодельной заточки, когда я чудом успел лягнуть по ребрам малого с ножом. Он отлетел в сторону и врезался в стеллаж из бочек. Нож выпал. Парень завопил, как баран на бойне. Его дружок прыгнул на меня, но я поймал его за ремень и перебросил через себя. Сопляки, им было не больше пятнадцати, по они уже считали себя вправе распоряжаться чьей-то жизнью.
Мальчишка замер, не зная, наверное, как быть. То ли сказать мне спасибо, то ли прирезать меня.
– Что им от тебя надо?
Он молча смотрел на меня, как затравленный волчонок и слизывал сухим языком пот с лица. Так продолжалось секунды две, потом он бросил нож, схватил с земли какой-то сверток и кинулся бежать. Я хотел нагнать его, но тот. что выбивал головой пробки из бочек, успел подставить мне ножку. Пришлось покататься по асфальту. Я всегда считал, что бить надо наверняка, а тут пожалел деток, вот и результат. Перед глазами выросли две кожаные куртки, четыре кулака и нож.
– Зря ты полез, гнида! -злобно рыкнул длинный.
Я не терпел оскорблений. Зацепив ногой его ходули, я крутанулся вправо, делая захват левой. Длинный запутался как в паутине и вновь вернулся к бочкам. На сей раз он уже не встанет. Его дружка я накрыл, собой, не успел тот и пяти шагов сделать. Прижав его к земле, я вывернул ему кисть и снял с пальцев кастет.
– Года три получишь, лупоглазый.
– Смотри, дядя, Блэк тебя наколет на шип, – прохрипел пацан, скрипя зубами.
Я встал и поднял его за щкирку на ноги.
– Нет у меня времени, шкет. Но если ты мне попадешься еще раз, то я займусь тобой основательно.
Сопляка я отшвырнул вправо, его кастет влево. Длинный у бочек все еще считал звезды. Я отряхнулся и направился к шлагбауму.
Моя машина стояла там, где я ее оставил. У нее было одно достоинство – она всегда меня дожидалась. Даже в районе порта ни один бродяга не позарится на такую рухлядь. Я сел за руль и выехал на набережную. Когда свернул на Шестую авеню, то заметил того малого, что пять минут назад сбежал от меня. Мы двигались в одном направлении, и он меня не видел. Я остановился, вышел из машины и двинулся вслед за ним. Темнота улицы съедала нас обоих своей чернотой, но если я его еще как-то мог видеть, то он меня нет. Свернув в переулок, парень прошел пару домов и юркнул в подворотню. Когда я очутился там же, то обнаружил пустой двор, похожий на каменный мешок. Два дома с выбитыми окнами пустовали. В том, что слева, еще теплилась жизнь. Жизнь нищих, остановившихся у последней черты. Когда уже никто ничего не боится. Даже смерти.
Я вошел в полуразвалившийся подъезд, как ни странно, в нем горела лампочка. Ее света хватало, чтобы увидеть ступени. Единственный звук, который я различил, исходил из подвала. Похоже, кто-то хлопнул дверью. Я спустился вниз и попал в узкий коридор, увешанный ржавыми трубами, с которых капала вода. Лампочка, еще более тусклая, чем в подъезде, еле освещала бетонные стены и несколько дверей с левой стороны. Я подошел к ближайшей и прислушался. Тишина. Из третьей двери сквозь щель пробивалась узкая полоска света и доносились тихие голоса. Я расстегнул пиджак, достал револьвер из наплечной кобуры, сунул его за пояс и, повернув ручку, толкнул дверь. Она распахнулась. Парень был здесь. Каморка вроде моей конторы. Полуподвальное окно, керосиновая лампа на столе, три железные кровати, позаимствованные с больничной свалки, ветошь вместо одеял, грязь, хлам, запах беспросветной нищеты. На одной кровати сидела темнокожая женщина с грудным ребенком на рунах, на другой – мой подопечный, склонившись над парнем, лежащим без признаков жизни. Засученный рукав, жгут на костлявой руке и шприц. Сидящий вводил иглу ему в вену и жал на поршень. На столе валялся тот самый сверток, но уже раскуроченный.
– Не дергайся, -сказал я, -иглу сломаешь. От неожиданности парень на какую-то долю секунды замер, но все же довел дело до конца. Из вены лежащего потекла узкая струйка черной крови, такой она казалась под мрачным светом лампы. Выдернув шприц, мальчишка встал, положил его на стол и с видом бешеного быка бросился на меня. Перед глазами сверкнула сталь стилета. Мне вовремя удалось увернуться, и нож вонзился в дверь. Мальчишка развернулся, но я врезал ему хук в солнечное сплетение и сбил с ног. Он свалился на пол, схватился за живот и начал ловить ртом воздух. Я сдернул с себя галстук, присел на корточки и, заломив руки за спину, связал.
– Ну, что, боевой петушок, напрыгался? В ответ он разразился в мой адрес целым потоком самых лестных эпитетов.
Я поднял его с пола и бросил на пустую кроваты Женщина, сидящая с ребенком, никак не реагировала, словно это ее не касалось или она ждала чего-то подобного. Ее глаза оставались такими пустыми, что становилось страшно. Я подошел к столу и поднял сверток. Пять пластиковых пакетов с белым порошком упали ва прожженную клеенку.
– Не трогай! -завопил связанный гладиатор, – глотку перегрызу!
– Это мы уже слышали.
Я пододвинул ящик к кровати и сел возле него.
– Если кое-что мне расскажешь, то сверток останется здесь. Если начнешь шустрить, то я его заберу.
– Ты так и так его заберешь. Но я тебя все равно найду. Ты покойник!
– Конечно. Я уже гроб заказал. С кем ты спорил у доков?
– Пошел ты…
– Пойду, чуть позже.
Я достал из кармана зажигалку и поднес язычок пламени к одному из пакетов. Парень попытался вскочить, но я отшвырнул его на место.
– Или я сожгу эту дрянь, или ты станешь паинькой.
– Отдай пакеты матери, тогда подумаю. Я покосился на женщину. В ее черных, как смоль, глазах было столько горя и тоски, что я не выдержал. Никогда не считал себя сентиментальным типом, но эта женщина привыкла принимать все самое страшное на себя. Будь она белоД, ей пришлось бы потемнеть от боли. Я сгреб пакеты в ладонь и поднес ей. Она положила ребенка иа кровать, взяла у меня зелье и вышла в коридор. Теперь мальчишка мог молчать вечно. Но я был почему-то уверен, что "он заговорит.
