ПЯТИЗВЕЗДНЫЙ ГЕНЕРАЛ: Слава Богу, успели. (Оглядывает мертвых копов). И слава Богу, что есть такие люди (приказывает горнисту играть отбой).
В следующей сцене обдолбанный водитель бензовоза на предельной скорости за ним ураган. Он распевает "Боевой гимн республики".
МЕЧОМ ПОСЫЛАЯ МОЛНИИ
ГОСПОДЬ СПУСКАЕТСЯ С НЕБА
ОН ПОПИРАЕТ ПАЖИТИ
ГДЕ ЗРЕЮТ ГРОЗДЬЯ ГНЕВА
ТРУБНЫЙ ЗОВ РАЗДАЕТСЯ
СОЗЫВАЯ НА БИТВУ
Он врезается в поезд. Раскаленные добела цилиндры с бензином взрываются. По разорванному серебристому небу ураган несет на север кучерявые облака нервно-паралитического газа.
Фильм завешается мелодией "Звездно-полосатого знамени" играющей мягко в минорном ключе, на экране — панорама мертвых городов перемежающаяся крупными планами в «Телстаре». Камера все дальше и дальше музыка слабеет. В последних кадрах призрачные лица заговорщиков на фоне мерцающего пустынного неба. Заговорщики машут руками и улыбаются.
Явление краснозадого совершенства
Суббота 24 августа 1968: Прибыл в аэропорт О'Хара, Чикаго. Впервые за 26 лет. Последний раз был в Чикаго во время войны, когда работал дезинсектором.
— Дезинсектор. У вас есть клопы, мадам?
— Орудие вашего ремесла, — произнес таможенник, щупая мой кассетный магнитофон.
По дороге из аэропорта пустые улицы газеты подхваченные ветром город-призрак. Забастовка таксистов забастовка водителей автобусов но ощущение что здесь нет ни души не только от этого. Приехал в отель «Шератон», встретился с Жаном Жене. Он в старых вельветовых брюках без пиджака и галстука. Подкупающая прямота, производящая впечатление на всех, с кем бы он ни говорил.
Воскресенье 25 августа: поехали в аэропорт, куда должен прибыть Маккарти. Примерно пятнадцать тысяч человек собрались его приветствовать в основном молодежь. На удивление мало полиции. Сцена трогательная но не самая впечатляющая особенно на фоне последующих событий.
Понедельник, 26 августа. Утро провели в Линкольн-парке, общаясь с йиппи. Жан Жене сказал все что думает об Америке и Чикаго.
— Мечтаю, чтобы этот город поскорее сгнил. Мечтаю, чтобы опустевшие улицы заросли сорняками.
Может, долго ждать не придется. Всюду полицейские в синих шлемах и черных зеркальных очках напряженные и угрюмые. Один из них подкатывает ко мне, когда я записываю, и говорит: "Зря тратите кинопленку".
Разумеется, по звуковой дорожке можно восстановить изображение, так что магнитофон немногим отличается от камеры.
Другой вещает мне прямо в ухо:
— И они еще говорят о жестокости. Да что они видели!
Легавые знают, что в этом шоу у них главная роль и они еще сыграют ее в "Хилтоне".
Вечер понедельника в конференц-зале. Брусчатка улиц запах угольного газа и скотного двора. Негде припарковаться. Выбегают какие-то люди вопя:
— Здесь нельзя парковать! Я вызову полицию! Они отволокут машину!
Минуем бесчисленные полицейские кордоны показываем пропуска, наконец пробиваемся внутрь. Жестяной привкус ярмарок и грошовых аркад без аттракционов. Зазывалы на месте но нет уродов нет цирковых номеров нет американских горок.
Вверх к Линкольн-парку где полицейские бесстрастно лупят дубинками йиппи репортеров и зевак. В конце концов, невинных зевак не бывает. Чего они сюда пришли? Худший человеческий грех — родиться.
Вторник 27 августа: все говорят только о йиппи. Мне уже осточертела конференция несмешной фарс с колючей проволокой и легавыми повсюду довольно ерунды.
Жан Жене говорит: "Пора писателям поддержать молодежное восстание не только словами, но и делом".
Пора каждому писателю отвечать за свои слова.
Линкольн-парк вечер вторника: йиппи собрались в центре парка. Костры, крест, демонстранты поют "Боевой гимн республики".
Мечом посылая молнии Господь спускается с неба.
— Намочи платок и прижми к лицу… Не три глаза.
Он попирает пажити где зреют гроздья гнева.
— Не паникуй сиди на месте.
Трубный зов раздается, созывая на битву.
— Или сиди или вали отсюда.
Я поднимаю глаза и вижу нечто напоминающее танковый батальон времен Первой Мировой надвигающийся на молодежную демонстрацию и говорю: "Что с тобой Мартин уже словил кайф?"
Он бросает на меня взгляд: "Держись, незнакомец". Из 1910 года появляются древние проржавевшие полицейские отряды я бегу через Линкольн-парк всюду извергаются баллоны со слезоточивым газом. Оборачиваюсь, сцена похожа на газовую атаку 1917 года из киноархива. Я добираюсь до вестибюля отеля «Линкольн», где врачи помогают жертвам газовой атаки. Фотограф из «Лайф-Тайм» лежит на скамейке, врачи промывают ему глаза. Вскоре он приходит в себя и начинает фотографировать все вокруг. На улице легавые мечутся как возбужденные коты.
Среда 28 августа: митинг в Грант-парке, собирают демонстрацию к Амфитеатру. Меня впечатляет, как хорошо все организовано. Многие распорядители в крепких шлемах и синих формах. Их трудно отличить от полицейских. Ясно, что у йиппи появляется своя форма — крепкий шлем, накладки на плечах и алюминиевые гульфики. Я оказался во второй шеренге ненасильственной демонстрации чувствую себя не в своей тарелке, потому что ненасилие — не моя программа. Медленно выстраиваемся следуя указаниям, которые выкрикивают в мегафоны распорядители.
— Встаньте теснее… Расстояние между шеренгами пять футов… Эй там сзади не надо курить эту штуку… Сохраняйте хладнокровие… Это ненасильственная демонстрация… Вы можете получить тряпки против слезоточивого газа у медиков…
Мы приближаемся к крепкой шеренге легавых и распорядители начинают переговоры с полицейскими. На одно страшное мгновение у меня возникает мысль, что они позволят нам прошагать чертовых пять миль, а я стер ноги пока ходил пешком во время забастовки таксистов. Но нет. Идти нам не позволят. А поскольку демонстрация ненасильственная на каждого демонстранта пять накачанных полицейских тут без бульдозеров не пройти. Я иду по парку записываю на магнитофон и прослушиваю пленку, чудесный тихий вечер и легкий туман у озера молодежь промывает глаза от слезоточивого газа. Суета у моста где расположились свиньи-легавые и национальные гвардейцы, точно Горацио, только их куда больше.
Возвращаемся в зал заседаний им не нравится как мы выглядим хотя наши электронные карточки в порядке так что они вызывают для проверки человека из Службы Безопасности. В конце концов мы проходим внутрь и я прослушиваю записи сделанные в Грант-парке и курю с Хамфри чтобы убить время пока они подводят итоги голосования по идиотскому и очевидному вопросу.
То что случилось ночью в среду когда сторожевые собаки опять сорвались с цепи уже история.
Я говорил что чикагская полиция это пережиток 1910 годов, в каком-то смысле так и есть. Дейли и его власть держащаяся на грубой силе — явный пережиток тюремной политики начала века. Они анахронизм и сами это знают. Думаю, в этом причина шокирующей жестокости их поведения. Жан Жене, у которого серьезный опыт общения с полицией, говорит, что никогда не видел такого выражения на человеческих лицах. А что призраки легавых вопят от Чикаго до Берлина, от Мехико до Парижа? "Мы НАСТОЯЩИЕ НАСТОЯЩИЕ НАСТОЯЩИЕ!! НАСТОЯЩИЕ, как эта ДУБИНКА!". Смутно, по-звериному, они чувствуют, что реальность ускользает от них. Где старые полицейские времена, Клэнси? Грызешь яблоко вертишь дубинкой облака летят над твоей головой. Где те люди которых ты засадил и они потом пришли благодарить тебя выйдя на волю? Где золотые часы что подарил тебе шеф когда ты раскрыл дело Нортона? А где твои голубки Клэнси? Ты обожал белых голубков-стукачей помнишь с каким наслаждением ты целовался с ними мягкими и злыми как лицо твоего братца-священника налакавшегося виски? Пора отдать полицейскую форму еврейчику который отметит ее в своем гроссбухе. После пятницы ты уже не понадобишься.
