Еще одна комната, на этот раз с желтыми обоям. Кики затаскивает Одри к себе на колени. Они раскачиваются взад и вперед, видны напряженные коричневатые яйца Кики под яйцами Одри, поросшими золотистыми волосками, полуденный ветерок вздымает розовые занавески, задницы, члены и напряженные яйца растворяются в хула-хупах света, которые движутся вверх и вниз по их телам, комната вибрирует и дрожит, по стенам пробегают трещины, а ребята несутся на кресле-качалке по небу.
Где-то очень давно закончилось лето. Старые толстые журналы на белых ступеньках. Грязные штаны видны отчетливо, даже пятна на них. Последний раз вместе, последняя пылинка надежды там, в голубом полете ранней юности, на дороге Незнакомца. Помнишь, кем был Незнакомец, впитывая писательское самопознание и божественную вину? Помнишь, кем был Незнакомец, вдыхая аромат листьев в рыжих волосах, твой запах арахиса у него в руке? Непристойное слово, выцарапанное на дальнем берегу много лет назад. Холодный прах мертвого мальчика последнее путешествие домой по мерцающему небу осколки потерянных слов его последняя экспедиция. Давно-давно как давно в потерянном городе он был тот парнишка годы спустя.
С озера. С холма
Харбор-Бич — маленький открыточный городок на берегу озера Гурон. Городок поднимается от озера на низенькие холмы с чистенькими белыми домиками, с круто взбирающимися вверх петляющими улочками. Летом холмы покрыты зеленью, окружены лугами, полями, речками с каменными мостами, а дальше вглубь простираются смешанные леса с дубами, соснами и березами. Люди, приезжающие сюда на лето, полностью подчиняют себе жизнь городка, в котором большинство из них питаются в общественной столовой. Туда их собирает звон колокола, а звонить в него в неурочное время — любимое развлечение их детей так же, как и шарить по холодильникам в поисках имбирного эля, виноградного сока и «Уистла». В городке есть также огражденные высоким забором зоны, где живут старые миллионеры в своих потаенных садах и парках. Иногда вы можете увидеть, как шофер помогает кому-то из них садиться в автомобиль. У миллионеров на физиономиях вечно недовольное и злобное выражение.
Городок Харбор-Бич был основан семейством Бринк, а старик Бринк страшно не любил болтовни и болтунов. Он никогда ни с кем не разговаривал без очень серьезной на то причины, и любому, кто хотел побеседовать с ним, на то также нужна была очень веская причина. Кажется, я тоже был Местным. Кроме рыбалки, в Харбор-Бич практически ничего не было, ну, разве что люди, приезжавшие туда летом на отдых. Поэтому осенью, зимой и ранней весной там вообще нечего было делать. Большинство постоянных жителей умели откладывать на черный день, и потому причин для особых беспокойств у нас не было. Мы знали, как заставить отдыхающих раскошелиться, незаметно для них завышая цены — весь городок был в сговоре.
Обычно в подобной ситуации, когда у людей становится все меньше и меньше тем для разговоров, они с большим наслаждением начинают говорить ни о чем. Однако старик Бринк установил режим Молчания на все три зимних месяца.
Вообще никто ничего не говорил. Поначалу жители городка пользовались языком глухонемых или рисовали картинки, а некоторые из них научились общаться с помощью урчания в животе, но по прошествии времени у нас пропало само желание разговаривать в какой бы то ни было форме, и на Харбор-Бич опустилось молчание, словно толстый снежный покров, заглушавший звук наших шагов.
Шестеро ребят, в число которых входил и я, оккупировали заброшенный маяк на полуострове, вдававшемся в озеро, и оборудовали в башне маяка обсерваторию. А на первом этаже мы сделали сауну. Той зимой мне исполнилось пятнадцать лет. Стояла светлая ночь, свет звезд отражался на снегу, а на небе виднелся серпик луны.
Я иду по тропинке и, когда вхожу внутрь, уже знаю, кто там, по одежде, висящей на крючках в нижней прихожей. Я нахожу их в сауне — они сидят рядом на деревянной скамье… Кики, мексиканец, рыжий парень по прозвищу Мизинчик, португалец с черной кровью, сын ловца карпов. Черный португалец был обладателем необычайно красивого тела, лиловато-черного с оттенком розового, словно гладкая дыня или баклажан, глаза его напоминали обсидиановые зеркала, в которых застыла странная отстраненность рептилии. Мизинчик поднял одну ногу на скамью и обрезает ногти. Мексиканец откинулся назад, его член немного приподнялся. После сауны мы обнаженными поднимаемся в обсерваторию. Садимся в кружок под светом звезд и ждем энергетического потока, который должен возникнуть в нас, переводим взгляд с одного лица на другое, и вдруг заряд зарождается между мной и португальцем, у нас обоих встают члены, и я чувствую, как кровь стучит у меня в голове. Мы занимаем место в центре круга, и он трахает меня стоя, чувствуя охотников с оленьими головами и Козлиных Богов и маленького человечка со сверкающими голубыми глазами, который сжимает нам яйца своими мягкими электрическими пальчиками, а мы несемся по ночному небу подобно падающим звездам, подобно приятной отстраненности рептилии и он трахает меня стоя одной ногой на скамье Козлиный Бог откидывается назад его член приподнимается наши яйца под светом звезд на ночном небе заряд цвет напрягается встает и на Харбор-Бич опустилось молчание и зима которая приглушала звук наших шагов мне исполнилось пятнадцать свет звезд на снегу тишина на тропинке толстый снежный покров.
Маленький открыточный городок на озере Гурон. Кажется, я тоже был Местным. Существовало множество разновидностей Местных. Среди них были прыщавые юноши с жестким взглядом, которые толпились перед плавательным бассейном из красного кирпича — сыновья ловцов карпов. Этих ребят очень боялись дети летних отдыхающих. В их забитом всякими предрассудками, раздираемом противоречиями подростковом уме дети рыбаков приобретали масштаб мифологических чудовищ, вызывающих страх и благоговейный трепет. Такой образ представил мне в своих рассказах один из тех летних отдыхающих, с которым у меня завязалась странная дружба. Он сообщил мне о том, как его старший брат, ткнув пальцем в сторону кучи дерьма у каменной стены, заметил:
— Местные срут здесь всякий раз, когда проходят мимо.
— Как же они могут срать, если им не хочется? — спросил младший брат.
— Местные могут, — мрачно ответил старший.
И конечно, самое страшное, что может случиться с ребенком отдыхающих, — это оказаться посреди банды похотливо улыбающихся сыновей карполовов…
— Давай-ка посмотрим, что у тебя в штанах, парень.
Однажды я видел, как они раздели под мостом орущего изо всех сил четырнадцатилетнего парнишку и мастурбировали его в реку.
Мои собственные представления о летних отдыхающих были не менее мифологичны. Помню одного молодого человека, сидевшего за рулем «дуйсенберга», на его лице застыло выражение такого жестокого, тупого самодовольства от ощущения своего богатства, что мне стало противно смотреть на него. Были там и странные, угрюмые, постоянно недовольные всем на свете старые миллионеры, жившие в громадных поместьях и никогда не появлявшиеся в общественной столовой. Часто можно было видеть, как их поднимают из инвалидных кресел и, закутав в пледы, усаживают на задние сиденья роскошных черных лимузинов. Однажды я стоял на обочине дороги, когда мимо провозили одного из этих высохших старых чертей. Мне бросилось в глаза неприятное красное лицо шофера, изборожденное шрамами от угрей, и когда старик взглянул на меня, из его глаз излилось что-то черное и уродливое. Мне внезапно сделалось дурно и даже затошнило, подобное состояние позднее я стал ассоциировать с легкой стадией лучевой болезни. Я и очень многие другие. Но кем был я?
