«Не говори кажись. Ну, слушай, я отрежу себе ступню и уменьшу ее способом, которому научился у Ауки, — короче, фокусы тебе покажу.»
«На что мне твоя гнусная старая ступня?»
«Я дам тебе денег на экскурсию, покатаю тебя на караване. Ты сможешь вернуться на побережье.»
«Я вернусь туда, как только захочу. Мой сводный брат знает дорогу.»
Мысль о том, что кто-то может уехать по желанию, привела Ли в такую ярость, что он чуть не потерял самообладание. Потная рука сжала в кармане выкидной нож.
Мальчик посмотрел на него с отвращением.
«Ты выглядишь очень противно. У тебя лицо стало типа черное, зелено-черное. Ты во что бы то ни стало хочешь, чтобы меня стошнило?»
Ли призвал на помощь все самообладание, которому научился за годы заключения.
Лицо его из черного стало цвета красного дерева, а затем к нему вернулся нормальный загорелый цвет. Самоконтроль разлился по телу, как морфий. Ли улыбнулся мягкой улыбкой, но мускул в его щеке все еще дергался.
«Это просто старый фокус шипибо. Они ночью становятся черными, выходя на охоту, знаешь… Я тебе никогда не рассказывал, какая со мной была история у истоков Эффенди? Это было во время чумы, когда всё вокруг дохло, даже гиены.»
Ли пустился в обычные россказни. Мальчик теперь смеялся. Ли пригласил его пообедать.
«Хорошо,» сказал мальчик. «Но чтоб без этих твоих фокусов шипибо.»
Ли рассмеялся облегченно и радостно.
«Торкнуло, да, молодой человек? Меня тоже, когда по первому разу. Блевал тогда до солитера. Ну, ладно, счастливо.»
Интернацональная Зона
Морок подозрительности и снобизма нависает над Европейским кварталом Танжера.
Каждый ищет на тебе ценник, определяет — каково твое достоинство, можно ли тебя немедленно применить в практических целях. Бульвар Пастер — это 5-я Авеню Танжера. Служащие в магазинах склонны к неучтивости, если не купишь что-нибудь сразу. Вопросы без покупок удостаиваются холодного, неохотного ответа.
В первую мою ночь в городе я отправился в модный бар, одно из немногих процветающих мест при сегодняшнем кризисе: тусклый свет, хорошо одетые гермафродиты, напоминающие о большинстве баров нью-йоркского верхнего Ист-Сайда.
Я завязал беседу с человеком, сидевшем справа от меня. На нем был такой пиджак из дерюги, типичное создание из ультро-шикарного магазина с Дурной Авеню.
Очевидно, это высший признак роскоши — появляться на людях в двенадцатидолларовом костюме с драгоценностями; так получилось, что я знал, откуда приехал этот пиджак и сколько он стоит, потому что у меня в чемодане лежал такой же (несколькими днями позже я отдал его чистильщику обуви).
Лицо у этого мужчины было мрачное, одутловатое, отлитое в форму кислого недовольства, богатого недовольства. Это выражение лица чаще всего встречается у женщин, и если женщина сидит с такой вот кислой и по-богатому недовольной миной достаточно долго, вокруг нее сам собой вырастает «Кадиллак». Мужчине, вероятно, более подойдет «Ягуар». К слову сказать, я видел снаружи бара припаркованный «Ягуар».
Человек справа отвечал на мои вопросы осторожными, короткими фразами, аккуратно избегая всяких намеков на теплоту и дружелюбие.
«Вы сюда прямо из Штатов?» упорствовал я.
«Нет. Из Бразилии.»
Разогревается, подумал я. Я ожидал, что понадобятся две фразы, чтобы вытянуть столько информации.
«Ну? А как Вы приехали?»
«На яхте, конечно.»
Я почувствовал, что после такого любая фраза будет некстати, и позволил себе ослабить сомнительный интерес к его персоне.
В Европейском квартале Танжера на удивление много первоклассных французских и других ресторанов, где подают отменную еду за весьма разумные деньги.
Примерное меню в «Альгамбре», одном из лучших французских ресторанов: улитки по-бургундски, пол-куропатки с горошком и картофелем, замороженный шоколадный мусс, набор французских сыров и фрукты. Цена: один доллар. Это меню и эта цена дублировались в дюжине других ресторанов.
Спустимся со стороны Европейского квартала и мы попадем, повинуясь неуловимому процессу засасывания, в Сокко Чико — Маленький Рынок, — давно уже никакой не рынок, а просто мощеный прямоугольник длиной в квартал, по обе стороны которого стоят кафе и магазины. «Кафе Сентраль» по причине своего расположения предлагает лучшее обозрение проходяших сквозь Сокко Чико людей, и поэтому именно здесь собирается все местное общество.
Въезд машин в Сокко Чико закрыт с 8 утра до полуночи. Зачастую безденежные компании часами стоят, беседуют, прежде чем закажут кофе в Сокко. Днем они могут сидеть перед кафе, ничего не заказывая, но с 5 до 8 вечера должны уступить свои места клиентам, которые платят, если только безденежные не завяжут беседу с платежеспособными.
Сокко Чико — место встреч, нервный центр, панель управления Танжера. Практически каждый житель города показывается там хотя бы раз в день.
Многие жители Танжера проводят большую часть своего бодрствования в Сокко. По обе стороны вы видите людей, брошенных здесь в безнадежных, отчаянных ситуациях, людей, ждущих предложения работы, справок о принятии, виз, разрешений, которые никогда не придут. Всю свою жизнь эти люди плыли по несчастливому течению, всегда принимали ошибочные решения. Вот и приплыли. Это она. Последняя остановка: Сокко Чико, Танжер.
Рынок психического обмена так же ломится от товара, как и магазины. Кошмарное ощущение статичности пропитывает Сокко, словно ничто не может ни случиться, ни измениться. Любая беседа растворяется в космической тупости. Люди сидят за столиками кафе, тихие и разобщенные, как камни. Никакая близость, кроме физической, невозможна. Экономические законы, не затронутые никакой гуманностью, ведут к установлению предельной статичности. В один прекрасный день все эти молодые испанцы в габардиновых пальто, болтающие об американском футболе, арабские экскурсоводы и барыги, подбрасывающие монетки и курящие свои трубки с кайфом, извращенцы, сидящие перед кафе и приглядывающиеся к мальчикам, мальчики, демонстрирующие свои задницы, ворюги, сутенеры, контрабандисты, менялы — все они навсегда застынут в своих последних бессмысленных позах.
Бессмысленность в Сокко, кажется, приобрела свое новое измерение. Сидя в кафе, выслушивая чье-нибудь «предложение», я вдруг осознаю, что собеседник на самом деле рассказывает сказку ребенку, ребенку внутри себя самого: патетические фантазии о контрабанде, о торговле брильянтами, наркотиками, оружием, или об открытии ночных клубов, кегельбанов, туристических агенств. А иногда и сама идея бывает ничего себе, да только она неосуществима — возбужденный, доверительный голос, решительные жесты в шокирующем контрасте с мертвыми, безнадежными глазами, опущенными плечами, одеждой, которая уже не поддается ремонту и оставлена в покое — пусть себе разваливается.
