Да, ныне точно я решил,
И место я найду,
Чтоб сердце мне кинжал пронзил,
Или сгорю в аду.
О, сталь! Сладка, из ножн приди:
Сверкай, руби, владей!
Вырви дыханье из груди
И кровь мою пролей!
Удар! И все предрешено,
Я замыкаю круг:
Вонзайся в сердце, верный нож,
Единственный мой друг!
На следующее утро в Нью-Салем галопом влетел на коне Генри Стерджес.
Он назвался моим «близким родственником» и немедленно отослал остальных прочь. Мы остались вдвоем, и я, не пытаясь скрыть горя, поведал ему об убийстве Энн. Я расплакался, и Генри заключил меня в объятия. Отчетливо помню, что меня удивили две вещи: во-первых, я не ожидал, что вампир способен на столь горячее участие, а во-вторых, не подозревал, как холодна его кожа.
— Счастлив тот, кто ни разу в жизни не терял любимых, — сказал Генри. — Нам такого счастья не дано.
— Но случалось ли тебе терять столь же прекрасную женщину, как она? Столь добрую?
— Дорогой мой Авраам… Из могил женщин, которых я оплакивал, можно соорудить целое кладбище.
— Генри, я не хочу без нее жить.
— Знаю.
— Она слишком красива, слишком… хороша…
— Знаю.
Эйб не мог сдержать слез.
— Чем ценнее дар Господень, — продолжал Генри, — тем сильнее Он стремится забрать его обратно.
— Мне нет жизни без нее…
Генри сидел возле Эйба на постели, обнимал его, баюкал как ребенка и, казалось, погрузился в какую-то внутреннюю борьбу.
— Есть еще один путь, — сказал он наконец.
Авраам выпрямился и утер рукавом слезы.
— Старейшие из нас… умеют пробуждать умерших, при условии, что тело хорошо сохранилось, а человек скончался не более нескольких недель назад.
— Поклянись, что говоришь правду…
— Она будет жить, Авраам. Но должен тебя предупредить: она будет обречена жить вечно.
Вот успокоение всем моим горестям! Я снова увижу улыбку своей возлюбленной, снова коснусь ее нежных пальцев! Мы будем сидеть под сенью нашего любимого дерева, читать Шекспира и Байрона. Я положу голову ей на колени, а она станет задумчиво ласкать мои волосы. Долгие годы мы будем гулять по берегам Сангамона! Я подумал об этом и испытал облегчение. Какое счастье…
Но радость моя была мимолетной. Я представил себе бледную кожу, черные глаза и полые клыки — и не почувствовал любви, которая соединяла нас. Да, мы будем вместе, но станут ли холодные пальцы ласкать мои волосы? Мы будем сидеть не под сенью любимого дерева, а дома, в темноте, задернув все шторы. Долгие годы мы будем гулять по берегам Сангамона, но старость придет только ко мне.
Искушение сводило меня с ума. Но я не мог. Не мог поддаться той тьме, что отняла у меня Энн. Тому самому злу, которое похитило у меня мать.
* * *
В воскресенье, 30 августа, Энн Рутледж похоронили на Старом конкордском кладбище. Эйб молча смотрел, как гроб опускают в могилу. Он сам сделал этот гроб, а на крышке написал одну-единственную строчку: «Пусть в одиночестве, но все ж не в пустоте».
Генри стоял рядом с моим домом и ждал, пока я возвращусь с похорон. Еще не наступил даже полдень, и он держал над головой зонтик, чтобы защититься от солнца, а его глаза скрывались за темными очками. Генри пригласил меня следовать за ним. Мы в полном молчании прошли с полмили и остановились на небольшой вырубке в лесу. Я увидел бледного мужчину со светлыми волосами: он был раздет, привязан к столбу за руки и за ноги, во рту у него торчал кляп. У ног пленника были сложены дрова и хворост, а неподалеку на земле стоял большой кувшин.
«Авраам, — заговорил Генри, — позволь представить мистера Джона Макнамара».
Завидев нас, пленник забился. Его кожа уже покрылась волдырями и язвами.
«Совсем новенький, — объяснил мой друг. — Чувствителен к свету».
Генри вложил мне в руку факел, поджег его, и я ощутил жар пламени. Я старался не встречаться взглядом с Макнамаром.
«Полагаю, к огню он еще более чувствителен», — продолжал Генри.
Я не знал, что сказать, просто поднял голову и подошел к пленнику. Он дергался, пытаясь высвободиться. Я мог только его пожалеть. Он боялся и был совершенно беспомощен.
Безумие.
И все же мне хотелось посмотреть, как он сгорит. Я бросил факел на охапку дров. Макнамар напрасно сражался с путами. Пламя вспыхнуло, языки сразу же достали ему до пояса, и мне пришлось отступить на шаг. Его ноги уже чернели и обугливались. Жар был так силен, что светлые волосы Макнамара взлетали вверх, будто в лицо ему дул ураганный ветер. Генри стоял совсем рядом с огнем, даже ближе, чем осмеливался подойти я сам. Он лил воду из кувшина на спину, грудь и голову пленника, чтобы тот не умер, пока его ноги сгорают до костей. Генри длил его агонию. Я ощутил, что у меня по щекам текут слезы.
Я мертв.
Пытка продолжалась десять, а может, пятнадцать минут, пока — по моему настоянию — ему наконец не позволили умереть. Генри залил костер и подождал, пока обугленный труп остынет.
Вампир мягко положил руку Эйбу на плечо. Тот сбросил его ладонь.
— Генри, почему ты убиваешь своих собратьев? Скажи правду. Я ее заслужил.
— Я никогда не лгал тебе.
— Так не лги и сейчас. Давай с этим покончим. Зачем тебе убивать своих? И почему…
— Почему я отправляю тебя это делать, да-да. Боже, я забываю порой, как ты молод.
Генри провел рукой по лицу. Он надеялся избежать этой беседы.
— По какой причине я убиваю своих собратьев? Я уже говорил тебе: одно дело — пить кровь старых, больных и бесчестных людей. Совсем другое — воровать спящих детей из постели; заковывать мужчин и женщин в цепи, чтобы гнать их на смерть. Ты видел все это собственными глазами.
— Но почему их убиваю я? Почему ты сам этим не займешься?
Генри замолчал. Он собирался с мыслями.
— Когда я скакал из Сент-Луиса, — заговорил он наконец, — я знал, что к моему прибытию ты все еще будешь жив. Я верил в это всем сердцем — потому что у тебя есть предназначение.
Эйб поднял глаза и встретился взглядом с вампиром.
— Авраам, у большинства людей нет никакой цели, кроме самого существования. Они тихо проходят сквозь жизнь, их роль на сцене истории столь незначительна, что зритель их даже не заметит. Но ты… Ты рожден бороться с тиранией. В этом твое призвание, Авраам. Ты должен освободить людей от ига вампиров. Призвание вступило в силу с того самого момента, как ты вышел из материнского чрева. Я увидел это в тебе еще в ту ночь, когда мы впервые встретились. Твоя цель сияет ярче солнца. Неужели ты думаешь, что наша встреча случайна? Неужели полагаешь, что первый вампир, которого я решил убить за последние сто лет, привел меня к тебе лишь по стечению обстоятельств?
