— Спасибо, миссис Хисслер.
Империя не восстановилась. Чувствуя, что слишком мягко обошлась с гостем из бывших колоний, староста дома не сходила с места и продолжала сверлить Дипака взглядом.
— Хочу также вам напомнить, — ее руки уперлись в бока (она не порежется?), — про ваше обещание, данное мне две недели назад — вымыть стекла в окнах на улицу в вашей комнате.
— Да, миссис Хисслер, я помню.
— Я не просила вас помнить об окнах, господин Бангари, я просила их вымыть! Районные власти наложат штраф.
— Я сделаю.
Поджав губы и посчитав правила английского общежития в Должной степени отмщенными, староста развернулась и, величественно переставляя шлепанцы, прошла к дверям собственной квартиры. Дипак подождал, пока за ней захлопнется украденная ободранным еловым венком дверь, потом недоуменно почесал взъерошенный затылок.
Почтальон?
Все еще босой, он прошел по общему коридору к полуоткрытой двери на улицу. Там его, действительно, ждал, перевязанный ремнями сумок престарелый служащий лондонского почтового отделения. Трясущимися руками, он вручил Дипаку тонкий конверт с сургучовой печатью, затем, поправляя очки, долго искал пальцем графу бланка, в которой Дипаку надлежало вписать свое имя. Дипак сам нашел графу, занес над ней руку с карандашом, и замер, увидев адрес отправителя.
«Доктор Амар Аннимира, нотариус, Еджвар Роуд 14».
Расспрашивать не имело смысла.
Вздохнув, Дипак поставил в графе закорючку, поблагодарил служащего, затем с опаской, перебирая в голове все более или менее шумные пьянки последних недель, понес конверт, словно бомбу, на вытянутых руках в квартиру. Встав там посреди розового ковра, между кроватью с пестрым покрывалом и облупившимися желто-зеленого цвета стеллажами, он открыл конверт и запустил в него руку. Что за пакость прислал этот стряпчий с Еджвар Роуд? Оцененный в фунтах покой соседей или требование в судебном порядке расплатиться за покупки, сделанные по давно не знавшей пополнения кредитной карте?
В конверте он нашел один единственный сложенный вдвое лист бумаги. Раскрыв его, Дипак увидел короткий отпечатанный на принтере текст, рельефный герб с вензелями и размашистую подпись от руки. Пробежав взглядом по строчкам, он, не оборачиваясь, не отрывая взгляд он бумаги, пошарил рукой сзади себя, нащупал край кровати и сел.
Потом снова прочитал текст.
В следующий миг бумага, крутясь, полетела на пол, — Дипак вскочил с места, и отталкиваясь от попадающихся на пути предметов, исполнил по своей комнате серию безумных обезьяньих прыжков. Некоторое время он еще попрыгал на жалобно скрипящей кровати, — потом, задрав ноги, со всего маха плюхнулся на покрывало, взбив в воздух маленькие ядерные облачка пыли.
Как?! Как это могло быть?! Дядя Ягджит вспомнил о нем в своем завещании!
С минуту Дипак лежал на кровати и, глупо улыбаясь, глядел в потолок.
Сколько дядя оставил ему? Миллион? Десять миллионов? Сто?
Перед глазами проплывали замечательные вещи, которых у него никогда не было, но о которых он всегда мечтал. Огромная яхта. Огромный дом. Девушка неописуемой красоты (дочь магната). Прочее.
Понемногу его дыхание успокаивалось, — в тот момент, когда оно было уже близко к норме, внимание его вдруг обратилось к подозрительной стороне происходящего: а с чего это вдруг дядя Ягджит перед смертью вспомнил о нем?
Дипак нахмурился: семья уже давно разорвала все отношения с дядей, как с неблагодарной свиньей — разбогатев, он забыл о своих бедных родственниках.
Заложив ногу на ногу, и, ковыряя пальцем в носу, Дипак принялся вспоминать все, что мог о своем нежданном благодетеле.
Природа богатства дяди Ягджита была доподлинно никому не известна, но существовали версии, — причем версии семьи Дипака и официальная сильно расходились между собой. Согласно официальной версии в шестидесятые годы прошлого века дядя, будучи еще совсем молодым человеком, познакомился в Индии с одним англичанином, преуспевающим торговцем разного рода экзотическим товаром из бывших колоний. Через этого торговца он будто бы стал поставлять в Европу какие-то редкие ароматические масла, которые отыскивал в старых монастырях на востоке Индии.
Отец Дипака, брат дяди Ягджита, всегда смеялся над этой фальшивкой. Он говорил, что у брата в ту пору не хватило бы мозгов не то что на торговлю маслами, но даже на то, чтобы запомнить свое имя. Отец вспоминал, что в то время, когда по официальной версии брат должен был вовсю колесить по Индии, закладывая основы своего будущего благополучия, женщина с которой он жил, прислала дедушке письмо. В нем она писала, что дядю лягнул в голову осел и что после этого он повредился умом, ушел из Дома в леса и несколько месяцев жил там один в шалаше, питаясь кореньями из земли и фруктами с деревьев. Когда его нашли, он был дик, на всех плевался и лез в драку. Женщина отказывалась от него и просила поскорее забрать.
Отец тут же поехал за ним и нашел в плачевном состоянии — бедняга действительно постоянно нес околесицу, то и дело бросался на людей, а когда затихал, то бредил о каком-то лесном человечке, которого будто бы встретил в чаще и который обещал дать ему счастье.
Надеясь вылечить брата, отец взял его к себе в дом, но оттуда Ягджит, когда присмотр за ним ослаб, сбежал. Ко всеобщему удивлению через пару лет он объявился в Бомбее уже преуспевающим коммерсантом.
Позже биографы дяди писали, что самые большие свои деньги дядя заработал на бирже, вложив нажитое на торговле благовониями в акции разных компаний, и что затея эта, разорившая многих, озолотила его. Когда же в начале девяностых на землю Индии пришел интернет, и новая экономика Европы и Америки востребовала индийский труд и земли — в особенности же труд и земли, располагавшиеся в предместьях города Бангалор, — выяснилось, что именно в Бангалоре за много лет до этого дядя методично скупал земли. Разрабатывая их, создавая на них бизнес-парки и сдавая их затем в аренду иностранцам, дядя и стал «старцем новой экономики» — такое прозвище дали ему газетчики.
Разбогатев, «старец», однако, по неизвестной причине категорически не захотел продолжить общение с семьей. Отец как-то раз пришел к нему в Бомбей пешком, но тот прогнал его со двора. На следующий день после этого дядя сделал заявление для прессы о том, что он круглый сирота, не имеющий никого из живых родственников на свете. Можно было подать за это на дядю в суд, но что бы это дало, кроме лишней грязи?
Так или иначе, дядя ни разу за всю последующую жизнь не дал о себе знать, не ответил ни на одно письмо или просьбу даже очень в какой-то момент нуждавшейся своей семьи. Семья, естественно, стала его ненавидеть.
Лежа на кровати, Дипак закрыл глаза и вспомнил тот единственный раз, когда он, еще маленьким мальчиком, случайно увидел дядю. Тот в белом платье с золотым шитьем вылезал из длинного черного лимузина на толстый ковер перед собственной гостиницей. Вокруг шлепали вспышки фотографов. У дяди была большая голова с выпирающим лбом (ослу, точно, было не промахнуться), крючковатый нос и смотрящие в разные стороны глаза.
