— Мой славный Людо, можешь быть спокоен. Мадемуазель Броницкая будет здесь цела и невредима. У меня лучший погреб во Франции. Я её спрячу в самом надёжном месте, рядом с моими лучшими винами, где с ней ничего не может случиться. Не знаю, кто это сказал: «Счастлив, как Бог во Франции», но я уверен, что Господь сумеет сохранить своё достояние.
На этот раз я заметил искру юмора в глазах нашего старого лиса. Может, когда-нибудь надо будет серьёзно подумать о Дюпра, чтобы попытаться понять, сколько было в его «безумии» доброй нормандской хитрости. Я обнял Лилу. Я знал, на какие чудеса способна моя вера: с ней ничего не могло случиться. Мне хотелось плакать, но это просто от усталости.
Я нашёл свою группу без особого труда. В час ночи, пробираясь через болота, я наткнулся на взвод американских парашютистов с чёрными лицами, которые высадились не там, где надо, и не знали, где находятся. Я провёл их в Невэ на наше место сбора и встретился там с Суба и двадцатью товарищами. Как я уже говорил, у нас был приказ производить диверсии, но многие не устояли перед соблазном драться с оружием в руках. Большинство погибло. С восьмого по шестнадцатое июня у нас был только один автомат со ста патронами и две автоматические винтовки со ста пятьюдесятью патронами на десятерых; уцелевшим досталось какое-то количество оружия от убитых немцев. Я ограничивался тем, что взрывал железные дороги и мосты и повреждал телеграфные линии. Мне не хотелось убивать людей, а сразу трудно отличить гестаповца от человека; стреляешь не раздумывая, и вот уже поздно: он мёртв. Кроме того, меня немного сковывало воспоминание о командире танка, который пощадил нас с Лилой. Но когда армия вермахта отступала, я хорошо поработал у неё в тылу.
Глава XLVII
Три недели я ничего не знал о Лиле. Позже она мне сказала, что Дюпра был с ней очень любезен, хотя один раз удивил её, ущипнув сзади. Он сам очень смутился, но даже в его возрасте эмоции иногда берут верх. Она провела в «Прелестном уголке» две недели, помогая Дюпра принимать американцев и пытаясь переводить им «карту Франции» на английский, что, по мнению Дюпра, было невозможно. Потом она вернулась в Ла-Мотт, и 10 июля мы с ней встретились там. На следующий день мы вместе отправились в Клери. Бои ещё шли, но для Нормандии это уже были отзвуки удаляющейся грозы. Я приклеил на двери мэрии объявление, что работа в мастерской возобновляется в Ла-Мотт с завтрашнего дня и приглашаются все местные дети, интересующиеся тем, что Амбруаз Флери называл «милым искусством воздушных змеев». Велосипед и корзинка Лилы сохранились, и она постаралась раздобыть у американцев шоколаду для детей. Она хотела отметить возобновление «занятий» в Ла-Мотт праздничным чаепитием.
Военный грузовик подбросил меня до «Оленьей гостиницы», где разместились американцы; я вылез у входа в парк. Я хотел попрощаться с мадам Жюли, которая возвращалась в Париж.
Я нашёл её в слезах; она лежала в кресле у рояля, на котором вместо фотографий бывших «друзей» графини Эстергази стояли фото де Голля и Эйзенхауэра.
— Что случилось, мадам Жюли? Она едва могла говорить.
— Они… его… расстреляли!
— Кого?
— Франсиса… то есть Исидора Лефковица. Ведь я приняла меры… Помнишь удостоверение «выдающегося участника Сопротивления», где фамилия не была вписана, которое мне дал Субабер?
— Конечно.
— Это было для него. Я его ему отдала. Оно было у него в кармане, когда они его расстреляли. Они впихнули его в грузовик с двумя коллаборационистами из гестапо, настоящими, и убили его. Потом они нашли удостоверение. Иззи его им не показал! Наверно, он от страха вкатил себе такой укол, что забыл о нём!
— Может, это не потому, мадам Жюли. Может, ему всё осточертело. Она ошеломлённо посмотрела на меня:
— Что осточертело? Жизнь? Что за чепуха.
— Может, он сам себе надоел, и эти уколы, и всё. Она была безутешна.
— Банда негодяев. После всех услуг, какие он вам оказал…
— Это не мы его расстреляли, мадам Жюли. Это новые. Те, кто стали партизанами после ухода немцев.
Я хотел поцеловать её, но она меня оттолкнула:
— Убирайся. Не желаю больше тебя видеть.
— Мадам Жюли…
Ничего не поделаешь. В первый раз с тех пор, как я её знал, эта неукротимая женщина поддалась отчаянию. Я оставил её, старую плачущую женщину, которая, как бедный Исидор, забылась: она не помнила, куда дела свою твёрдость.
Я доехал на попутном джипе до Клери и вышел на улице Старой Церкви. Я должен был встретиться с Лилой на Дневной площади; недавно её переименовали в площадь Победы. Выйдя на площадь, я увидел у фонтана толпу людей. Слышались смех и крики, бегали дети; несколько человек, в основном пожилых, уходили прочь, в том числе господин Лемэн, друг моего дяди, участник Первой мировой войны, у которого колено не гнулось с самого Вердена. Он прошёл хромая мимо меня, остановился, покачал головой и пошёл дальше, ворча про себя. Мне не видно было, что происходит у фонтана. Я бы не обратил на это особого внимания, если бы не заметил обращённых на меня странных взглядов. Леле, новый хозяин «Улитки», Шариво, бакалейщик с улицы Бодуэн, хозяин писчебумажного магазина Колен, да и другие смотрели на меня со смешанным выражением смущения и жалости.
— Что происходит? Они молча отвернулись. Я бросился вперёд.
Лила сидела на стуле у фонтана с обритой головой. Парикмахер Шино, с бритвой в руках и улыбкой на губах, немного отодвинулся и любовался своей работой. Лила в летнем платье смирно сидела на стуле, сложив руки на коленях. Несколько секунд я не мог пошевельнуться. Потом у меня в горле что-то порвалось, и я издал вопль. Я кинулся к Шино, двинул его кулаком по роже, схватил Лилу за руку и потащил через толпу. Люди расступались: дело сделано, «малышка» расплатилась за то, что спала с оккупантами, так что всё в порядке. Позже, когда я смог думать, самым ужасным на фоне всего этого кошмара стало для меня воспоминание о знакомых лицах: все это совершили не какие-то монстры, а люди, которых я знал с детства. И это было страшнее всего.
Я помню, не могу забыть. Я бегу по улицам Клери, таща Лилу за руку. Мне кажется, я никогда не перестану бежать. Я не знал, куда бегу, впрочем, бежать было некуда. Я рычал.
Я услышал шаги за спиной и обернулся, готовый драться. Я узнал булочника, господина Буайе; он со своим толстым животом совсем запыхался.
— Пойдём ко мне, Флери, это рядом.
Он провёл нас в булочную. Его жена бросила на Лилу испуганный взгляд и заплакала, закрываясь фартуком. Буайе проводил нас на второй этаж и оставил одних. Перед тем как закрыть дверь, он бросил:
— Вот теперь фашисты действительно выиграли войну.
Я уложил Лилу на кровать. Она была неподвижна. Я сел рядом. Не знаю, сколько времени мы провели так. Иногда я проводил рукой по её голове. Конечно, они вырастут. Они всегда отрастают.
Её глаза смотрели в одну точку; казалось, она видит перед собой что-то страшное. Насмешливые лица. Бритву в руках славного сельского парикмахера.
