Она умолкла. Мурад сидел на заднем сиденье «Серебряного облака», и большей странности с «роллс-ройсом», видимо, еще никогда не приключалось. Эта гигантская мумия с голым черепом и пожелтевшим, как древнейшие папирусы, лицом, словно восставшая из гробницы фараона и восседавшая теперь на дорогой рыжеватой коже с непременной джамбией на коленях, наводила на мысль о каком-то глубоком и необратимом сбое, произошедшем в мире, в реальности, в настоящем и прошлом, и заставляла усомниться в возможностях разума и восприятия; в то же время она навевала мысль о каких-то безумных развлечениях потустороннего мира, где неизвестные боги, опьянев от неведомых напитков или просто от своего могущества, забавляются тем, что глумятся над условностями внешней логической связи, каковые до этого соблюдали как закон жанра, закон правильного использования реальности. Да, именно это было доминирующим ощущением: противоестественный сдвиг реальности, преподнесенный взгляду и сознанию с поразительным реализмом…
Стефани рассмеялась — сказывалось шампанское… Она ощутила у себя на руке руку Руссо и попыталась вновь справиться с собой, чтобы не дать событиям прошлой ночи — как будто те все еще сохраняли способность искажать и коверкать реальность — отравить настоящее. Она бросила взгляд на колосса, чье желтоглазое лицо вызывало быструю череду ассоциаций: таблички для письма, папирусы, мумии, саркофаги, допотопные ящерицы и карибские зомби, — и все это в «роллс-ройсе» «Серебряное облако»… И в тот миг, когда ее взгляд скользил по оголенным предплечьям, на силе которых не сказался возраст, она вновь ощутила у себя выше колен и на талии железную хватку сжимавших ее рук… Человек, который застиг ее во сне и спокойно вынес из дворца, чтобы сдать тому, кто называл себя Харкиссом, и его «товарищу по несчастью», был Мурад.
Она смотрела на плоское скуластое лицо — на сухой натянутой коже не было и следа румянца или пота, лицо, казалось, не имело возраста, зато насчитывало века… Черты оставались неподвижными, начисто лишенными выражения, но она была почти уверена, что уловила в застывших глазах проблеск тревоги…
Тогда Стефани перевела взгляд на Али Рахмана, который в своем ковбойском наряде стоял перед «роллс-ройсом» и так же притягивал взгляд своей юностью, как тот, другой, отталкивал и отвращал своей древностью. Казалось, не может быть ничего невиннее этого отроческого лица. Но у Стефани с красотой были профессиональные отношения, и она знала нескольких отъявленных шлюх, которым при взгляде на их очаровательную мордашку, не колеблясь, дали бы первую премию за святость… Было трудно и даже невозможно поверить, что Мурад похитил ее и отдал Харкиссу и его «товарищу по несчастью» без согласия своего хозяина.
Она всматривалась в молодого принца; тот молчал, явно чувствуя себя неловко под этим внимательным и враждебным взглядом.
Итак, напрашивался вывод, что принц Али Рахман разделяет взгляды Комитета освобождения Раджада и сотрудничает с его представителями. Они хотели получить магнитофонную запись показаний Стефани, но они не приняли в расчет желания других — амбиции, надежды, алчность и ненасытное стремление к богатству двух наемников…
— Али, меня просили вам кое-что передать… В горах я я познакомилась с двумя вашими друзьями…
Юноша обратил на нее удивленный взгляд.
— Одного из них звали Талат… А другого уже не помню как…
Лицо принца прояснилось.
— Я хорошо знаю Талата, — сказал он. — Мы вместе учились в Англии…
Стефани уже собиралась заявить ему: «Так вот, его убили». Но в лице принца было столько доброжелательности и чистоты, что на нее снова накатила мысль: «Но это невозможно!», и она отнесла только что терзавшие ее «неопровержимые» подозрения на счет своих нервов. Она почувствовала, как рука Руссо легла ей на плечи, и будто бы издалека услышала его голос:
— Вам действительно необходимо немножко поспать. Вы так долго не продержитесь. Вы на грани нервного срыва…
Стефани икнула.
— Хочу еще шампанского! — заявила она.
Перед глазами все плыло. Она снова слышала вой винтов…
Подъехала command-car. За рулем сидел сам Мандахар, и Стефани подумала, что эта увенчанная лиловым тюрбаном голова афганского воина, которая по прихоти завоеваний, междоусобиц и борьбы за власть докатилась от гор Хайбера до песков Аравии, была бы чудо как хороша на лампе у изголовья кровати или на полке книжного шкафа. Господин Дараин сидел рядом, опираясь на свою дорогую трость с набалдашником из слоновой кости, и Стефани дала себе слово поближе рассмотреть и эту трость, и этот набалдашник. В Новой Гвинее продавали засушенные головы, которые были не больше бильярдного шара и очень ценились коллекционерами… Сзади сидел барон, лорд Хау-Хау или как там его, человек безупречный, чьи достоинство, элегантность и аккуратность были выше всех похвал, чья одежда отличалась чуть ли не трогательной респектабельностью; в гуще этих позорных событий и в сплетении самых злодейских интриг он представлял банковский и деловой Запад в его самом высоком, благородном и аристократическом выражении… Ибо этот типичный член правления наших лучших банков, похоже, выказывал к событиям, перипетиям, массовым казням, векам, тысячелетиям и песчинкам не больше интереса, чем запасное колесо «лендровера»… На Стефани напал безумный смех. Ей потребовалось несколько минут на то, чтобы успокоиться, и Руссо сначала ощутил слезы у себя на шее, потом услышал всхлипы и затем, наконец, несколько глубоких вздохов и ровное дыхание…
26
Руссо шел за своим проводником во мраке, под луной, достойной самых прекрасных романтических прогулок, но в данный момент лишенной возможности освещать что-либо, кроме мусора, корок лопнувших арбузов и замызганных газет с их неизбежными призывами к единству и свободе. Был тот час, когда по всей медине разлетаются слухи, более быстрые, скрытные и вездесущие, чем крысы и тараканы, коих вокруг отбросов водилось великое множество. На площади Ксара
[85]
пофыркивали во сне около сотни верблюдов. Лежа, эти животные походили на затонувшие суденышки, носы которых торчат из воды. Их головы и шеи являли некоторое сходство с головой и шеей господина Дараина, разбудившего Руссо посланием с пометкой «конфиденциально», в котором предлагалось встретиться у господина Дараина дома.
Вот уже несколько часов, как цены на «горячее оружие», то есть на срочные поставки, рухнули по всему Персидскому заливу. В Тевзе, Шахде, Баурени законные, официальные и почетные представители французских, бельгийских, американских, английских и чешских оружейных концернов отметили внезапную летаргию у своих местных собеседников, накануне еще так спешивших, не особенно торгуясь, подписать контракт. Этот внезапный застой в делах приписывали неожиданному снижению политической напряженности в Хаддане. Та же в свою очередь приписывалась планам правительства предоставить автономию своим северным провинциям.
Отправляясь на встречу, на которую его в столь категоричной форме пригласил посреди ночи начальник полиции, Руссо не стал будить Стефани. Она провела последние двенадцать часов в сладком сне, а до этого несколько незабываемых часов… не во сне. Началось с того, что она отказалась вернуться в «Метрополь» — от одного только названия этого места у нее выступал холодный пот — и приняла предложение Руссо пожить у него дома… За этим последовал один из тех моментов в жизни мужчины, когда, кажется, стирается все, что было раньше, а годы бездумного существования и банальных интрижек задвигаются в другое измерение, именуемое «рутина и автоматизм». Руссо казалось, что изменилось даже его тело, что нежность и ласка, которыми его одарили, отныне останутся в нем навсегда, в его шкуре искателя приключений, про которого начальство говорило, что он «склонен толковать полученные приказы в сторону большей жестокости». Он прочел эту оценку в своем деле, хранящемся в отделе кадров, благодаря одной секретарше, которая… которую… которой… Он вздохнул. Со всем этим теперь покончено.
