Весли размышлял. Возможно, Кэллем и не сошел с ума. Видимо, свихнулся кто-то повыше, в Вашингтоне. Это происходит сплошь и рядом. Был же случай с Форрестелом, министром обороны при Трумэне, который в припадке безумия выпрыгнул с одиннадцатого этажа: ему привиделось, что русские высаживаются в Америке.
— Вы знаете, что означает «три Z»? — кричал Кэллем.
— Обеспечить любой ценой безопасность указанного лица, — автоматически ответил Весли.
— Отлично. Я рад, что вы наконец в состоянии соображать. Потому что я… Вернее, вы, О’Хара и я теперь считаемся ответственными за безопасность этого парня. Хотя ровно сорок восемь часов назад я получил подтверждение приказа его убрать — как человека, потенциально опасного для Соединенных Штатов. По тем же причинам, по которым китайцы — или русские — убили в Центральном парке не так давно физика Смедли. Вам понятно?
— Нет, — ответил Весли.
Выходит, Кэллем не рехнулся. Всё куда серьезнее. Ветер безумия действительно дует из Вашингтона.
— Я пытался вас предупредить, но вы были недоступны. Чудо, что вы оказались поблизости и я успел вас заметить в самый момент…
Потрясенный Весли искоса взглянул на «чудо»: хорошо хоть перестала течь кровь.
— О’Хара уже взял его на прицел. Я думал, что все пропало, но О’Хара не выстрелил, я так и не понял почему.
— Парень нагнулся, — объяснил Весли. — К тому же там были свидетели…
— Я побежал, схватил карабин… Когда я вернулся. О’Хара опять держал винтовку… Я не хотел его убивать, черт побери, вы ж понимаете. Я целился в ноги. Но я не киллер. И не снайпер. Я сделал все, что мог…
Это звучало правдоподобно. Весли взглянул на О’Хару уже спокойнее. Все сходилось. Жертва долга. Издержки ремесла.
— Между прочим, Билл, все оперативные работники обязаны периодически проходить переподготовку. Вы должны тренироваться время от времени. Стрелять в цель, но лучше по бутылкам…
Кэллем не слушал:
— Я оттрубил пятнадцать лет на этой работе и никогда ничего подобного не слышал. Приходит приказ убрать — цитирую — «лицо, представляющее угрозу национальной безопасности Соединенных Штатов». Приказ остается в силе две недели, подтверждается каждый божий день. Вас присылают сюда, и в тот самый момент, когда мы приступаем к исполнению, причем в самых благоприятных условиях, приходит контрприказ, да еще «три Z» в довершение всего. Короче, я теперь обязан как зеницу ока оберегать негодяя, которого час назад должен был любой ценой уничтожить. Вы что-нибудь понимаете?
— Нет, — ответил Весли. — Но есть человек, который понимает еще меньше, чем мы. Это О’Хара.
— Может быть, он согласился работать на нас или что-то в этом роде.
— Да, наверно, что-то в этом роде, — подтвердил Весли. — Это все объясняет.
— И все же я хочу, чтобы кто-нибудь мне сказал…
— Постарайтесь успокоиться, Билл. Посмотрите на О’Хару, вот кто ни о чем больше не тревожится.
— Очень смешно.
— Кстати, что с ним делать? Нельзя, чтоб его нашли французы.
— Пока бросьте в воду, а там посмотрим.
XXXVIII. За новые Женевские соглашения
Кон удирал во все лопатки по берегу Океана, демонстрируя новый интересный вид спорта — скоростной бег на подкашивающихся ногах. Из-под пяток летели облака песка, а нос издавал жалобные пошмыгивания. Он не сомневался, что прозвучавший выстрел предназначался ему, и готовился в любую секунду получить пулю в голову, в которой хранились такие бесценные богатства. Кон не дорожил жизнью, но ужасно боялся умереть.
Он добежал до бунгало целым и невредимым, но пришлось еще добрых пять минут колотить в дверь, пока Каплем его впустил.
У Кэллема был расхлябанный вид типичного интеллектуала. Его физиономия так часто мелькала на обложках литературных журналов, что казалось, он только что сошел со страниц «Эсквайра». Он был бородат, носил на лбу какие-то таинственные знаки, два красных и один синий, полученные якобы за паломничество в храм сына Рамы, которого он не совершал, и шестимесячное пребывание в ашраме в Калькутте, где он никогда не был.
Внешность Кэллема производила впечатление отталкивающее, и он намеренно жил в состоянии перманентной лжи, лишь бы не быть самим собой. У него вызывало острейшее отвращение собственное лицо, не говоря уже о ста тридцати килограммах жира, и он испытывал потребность считать все это маской. Он мог нормально существовать, только искренне веря, что гнусный персонаж, каковым он является, ненастоящий, что он выдуман для отвода глаз. Под видом вождя литературного суперавангарда он скрывал уже больше десяти лет бесспорную подлинность агента ЦРУ, причем одного из самых надежных и ценных. Начальство прощало ему даже гомосексуализм, настаивая лишь на соблюдении приличий. На Таити его заслали в связи с испытаниями на Муруроа. Узнав от Чонг Фата, что Кон является объектом особого внимания французских спецслужб, Кэллем немедленно информировал Вашингтон. Потянулась обычная рутина: фотографии, отпечатки, особые приметы, запись голоса, микрофоны, тайные обыски, подслушивание разговоров, привычки, вкусы, корреспонденция, личные связи, круг знакомств, диаграммы Стюарта, поведение под действием алкоголя, образцы почерка, сексуальные склонности, экспертиза криминалистов. И вдруг грянул гром. Кэллем был поражен до глубины души, когда ему сообщили, кто такой Кон на самом деле. Что этот наглый люмпен — великий человек и его чуть ли не с собаками ищут правительства сверхдержав, казалось Кэллему полнейшей несуразицей. В его представлении гениальный ученый должен был быть личностью возвышенной и одухотворенной, а уж никак не уличным хулиганом — такое у него просто не укладывалось в голове. Он считал богемность и распутство уделом исключительно художников и поэтов. А тут как будто Эйнштейна подменили Гогеном. Все условности, традиции, привычные стереотипы требовали грязных художников и чистоплотных ученых. Зато его почти не удивил приказ уничтожить мнимого Чингис-Кона, полученный одновременно с сообщением о прибытии Весли и О’Хары. Ничего не поделаешь. Ядерное равновесие постоянно висело на волоске, его могло нарушить любое новое открытие. После того как в Массачусетсе «по неосторожности утонул» профессор Чурек, Соединенные Штаты за десять лет потеряли Расмилла, Лючевского, Грегори, Паака, Спетая — все они умерли от каких-то внезапных болезней, которых никак не предвещало состояние их здоровья. По опубликованной в Кембридже сводке, число исчезнувших со сцены виднейших советских ученых к 1965 году достигло пяти. Франция потеряла в 1963 году Бернера, в 1964-м Ковалу, а также Барлемона, Франка и Густавича. По Японии цифры тоже известны: Косибаси, Сото, Окинада и Кусаки за один год. Во всех этих случаях смерть, если верить официальным данным, наступила по естественным причинам. В январе 1966 года «Фри спич», студенческая газета университета Беркли, цинично писала: «Наверно, было бы проще, если бы сверхдержавы созвали специальную конференцию и договорились между собой, сколько ученых и каких именно нужно уничтожить с каждой стороны во имя ядерного равновесия, и все бы строго придерживались этих новых Женевских соглашений».
