Кон принялся грести.
Фосфоресцирующая вода светилась миллиардами невидимых жизней, дававших знать о себе лишь едва уловимым трепетом. Пальмовые рощи тонули во мраке, виднелись лишь их неподвижные лохматые головы. Луна высунула из-за туч бледную лысину, словно придирчиво выбирала парик. Океан нес в своих складках блестящие монетки разменянной бесконечности.
Когда пирога достигла середины лагуны, Кон положил весло, крепко привязал камень к концу веревки, а на другом конце сделал петлю и накинул на шею. Связал на всякий случай себе запястья. Опасался, что сработает инстинкт самосохранения.
Стоя в пироге со связанными руками и петлей на шее, Кон еще раз взглянул на то, что за неимением достаточно сильного слова именуется небом: ночные светила явились на представление в полном составе, трибуны были заполнены мирами. Он почти слышал крики продавцов мороженого, орешков и лимонада.
Ему почудилось, что в сиянии бессчетных световых лет появился особый торжествующий блеск. Галактики были на стороне Отца. Ему давно следовало избавиться от своего неблагодарного Сына. Кон стоял в пироге во весь рост.
Камень оказался тяжелее, чем представлялось на берегу. Трижды не получалось его ухватить. Мешали связанные запястья. Пирога опасно раскачивалась. Кон боялся сделать себе больно.
Наконец ему удалось поднять камень, прижимая его локтями к животу. Он машинально набрал в легкие воздуху, потом сообразил, что этот естественный рефлекс лишь продлит агонию. Кон выдохнул воздух, закрыл глаза, сжал зубы и бросился за борт.
Ко дну он не пошел. И, открыв глаза, обнаружил, что его держит веревка. Он слишком рано выпустил из рук камень, и тот упал обратно в пирогу.
В груди Кона закипела такая злость, что Океан вспенился и вокруг поднялись волны. Отец издевался над ним. Играл с ним в кошки-мышки. Со всей яростью и силой настоящего безбожника Кон разразился проклятиями. В своем неистовстве он совсем забыл, что Отец любит в Сыне подобные проявления беспомощности и веры и что природа чувств, которые Он внушает, Ему безразлична, для Него главное — служить источником вдохновения.
Кон решил снова залезть в пирогу, чтобы довершить начатое. Через несколько минут он понял, что ему это не удастся никогда. Связанные руки не позволяли ухватиться за борт как следует. Он дернул за веревку, чтобы вытащить камень наружу. Но единственное, что смог сделать, это подтянуть к себе пирогу.
Он попытался утопиться без камня, но при каждом погружении, как только ему начинало не хватать воздуха, терял самообладание и выныривал.
Так он болтался в воде, разрываясь между праведным гневом и радостью, оттого что остался в живых. Люди только что потеряли блестящий шанс лишиться крупного ученого.
Он же, со своей стороны, сделал все. чтобы стать подлинным благодетелем человечества — привязал себе на шею камень и честно хотел утопиться.
Кон поплыл к берегу. До пляжа оставалось километра три. Со связанными руками и тяжелой пирогой, которую он невольно тянул за собой, у него не было никакой надежды доплыть. Он глотал воду и начал нервничать — так ведь и утонуть недолго.
Он перевернулся на спину, придерживая веревку Пирога очутилась в лунной дорожке, как и он сам, так что оставалось лишь ждать. На пляже наверняка должны быть какие-нибудь парочки. Он закричал:
— На помощь! Караул!
Это было несколько унизительно для записного циника, но ему ничто не мешало всюду потом рассказывать, что это полиция, власть и церковь привязали ему на шею камень, стремясь от него избавиться. Все же знают, что они довели Гогена до могилы.
— Помогите! Убивают!
Примерно через час какая-то пирога отделилась наконец от берега и начала двигаться в его сторону.
— Убивают! Спасите! Помогите!
Это оказалась Меева.
Кон замолчал. Решил поберечь голосовые связки. Скоро они ему пригодятся.
— Кон! Любимый мой Кон!..
— Шлюха! Дрянь! Сука!
— Кон, миленький, я тебе сейчас все объясню…
— Заткнись! Что я ненавижу больше всего, так это ложь!
Она подогнала свою пирогу к его и потянула изо всех сил за веревку.
— Тише, идиотка, ты меня задушишь!
Меева дрожала. Волосы ее растрепались, она даже не успела надеть платье и была совершенно голая. Кон возмущенно зашмыгал носом. Эта потаскуха-немка трахается на пляже с первым встречным, как невинная вахинэ. Нимфоманка, вот она кто! Сексуальная маньячка! Только немка может так себя вести. Кому еще придет в голову явиться на Таити и осквернить последний уголок невинности в этом мире, единственный прекрасный остров, где не существует чувства греха.
— Проститутка! Мразь!
Меева плакала. Но Кона и без того мутило от соленой воды.
— Давай-давай поплачь, мне как раз хочется посмеяться.
— Кон, моя мать — таитянка, клянусь тебе…
— Да какая разница, кто твоя мать! Мне это совершенно неинтересно.
— Ты же знаешь, что в каждой таитянке обязательно есть хоть несколько капель европейской крови!
— Несколько капель! Ха-ха!
Он приготовился сразить ее наповал.
— Либхен! — процедил он с убийственной иронией. — Либхен!
— Я до двенадцати лет жила на Туамоту. У меня таитянский менталитет… Честное слово!
Кон зажмурился. Что могло быть ужаснее, чем услышать из уст Меевы слово «менталитет»!
— Да, мой отец — немец, но он всегда был антифашистом и…
— Имея такую доченьку, как ты, он загладил свою вину перед фюрером. Я уверен, что Гитлер на том свете его простил!
— Подплыви ближе, дай я тебе помогу. Ты же простудишься! Вот вернемся в фарэ, и можешь меня побить.
— Не прикасайся ко мне! Убирайся! Не желаю жить с такими людьми, как ты и я.
Но у него не хватало сил следовать своим убеждениям. Он очутился на дне пироги с таким количеством камней на душе, что хватило бы построить собор.
— Кон, ты должен меня выслушать. Я хотела стать настоящей таитянкой, как моя мать. Хотела вернуться к своим корням. Ты можешь это понять?
— Ну конечно! Пришлось даже проучиться пять лет на факультете этиологии, чтобы обрести утраченную невинность. Тьфу!
— Я не хотела быть немкой. К тому же во времена Освенцима мне было всего три года…
Кон сел. Не будь она голая, он бы, наверно, ее задушил. Но у нее было действительно роскошное тело. Он закрыл глаза.
— Я не хотела там оставаться. Я ощущала себя таитянкой, и только таитянкой. Не могла приспособиться к условностям, предрассудкам, притворству…
— Вот-вот, давай поговорим о притворстве.
— Я не могла сказать тебе правду. Ты бы убежал от меня, как от чумы. Ты хотел Мееву, а не Либхен Кремниц.
