Настоящая работа идет в других местах: в правительстве, полиции или армии. Вот там одаренный человек может и в самом деле чего-то достичь, добиться всеобщего уважения и почтения. Он любил проводить время в маленькой лавке за площадью Освободителя – там продавали старые фотографии, повествовавшие о четырех последних десятилетиях истории страны. Стены были покрыты пожелтевшими архивными снимками: подразделения карателей, повешенные политические деятели, казненные бандиты и профсоюзные вожаки, а еще те, кто оказался достаточно ловок, чтобы вовремя повесить своих врагов, пока они не стали слишком могущественны – те, что превратились потом в почтенных и прославленных государственных деятелей. Там можно было увидеть самых известных людей страны с момента зарождения в ней искусства фотографии и политики.
В числе других был снимок одного политика, приговоренного к расстрелу за взяточничество, – он, конечно, просто забыл поделиться с вышестоящими; всякий раз, когда Хосе смотрел на эту фотографию, его охватывало чувство восхищения и уважения. Полковник стоял перед взводом палачей, зажав в зубах сигару, скрестив руки на груди, пальцем указывая то место, где находится сердце, – чтобы помочь солдатам лучше прицелиться. Он был абсолютно спокоен, прекрасно владел собой и чуть улыбался. Несомненно, он думал о том, что прекрасно знает, что делает; и раз в нем было столько храбрости, значит, он вспоминал о всех грабежах, репрессиях, беспощадных преследованиях по поводу малейшего намека на бунт, о протекции, которую оказывал тем, кто располагал средствами, чтобы заплатить ему, в ущерб тем, кто не мог этого сделать. Таким образом, он с чистой совестью мог предстать перед своим хозяином – тот примет его с распростертыми объятиями и вновь отправит на землю, сделав лицом еще более значительным, может быть даже президентом или американским империалистом – одним из тех, кто владеет миром, как это утверждают коммунисты направо и налево с такой завидной убежденностью. Хосе полагал, что коммунисты правы, и поэтому очень уважал американцев.
Еще несколько месяцев Хосе продолжал разыскивать новые таланты для порнофильмов – просто чтобы заработать на жизнь и завязать какие-то связи в среде политиков: порок облегчает доступ ко всякого рода солидным людям. А еще он по-прежнему продавал на улицах героин и марихуану и понемногу приобретал определенную известность в полиции. Все знали, что на него можно рассчитывать в каком угодно случае. Когда у него водились деньги, он больше всего любил зайти на пару часиков в одно из лучших заведений столицы, чтобы посмотреть развлекательную программу. Именно в такой день в «Эль Сеньоре» – одном из немногих ночных заведений города, куда туристы могли прийти с женами, – он познакомился с великим маэстро.
Маэстро был итальянцем. Крепкий человек с мощной грудью, кустистыми бровями и черной бородой, массивным крючковатым носом и тщательно выкрашенными волосами – посередине они несколько поредели, но с обеих сторон черепа стояли дыбом, словно постоянно находились под воздействием некоего непонятного электрического явления. Хосе было уже около девятнадцати, но никогда еще ему не доводилось встретить человека столь могущественного. Он не только выпускал стаи голубей, возникавших из ничего, извлекал из глубин своего цилиндра личные вещи зрителей, которые, по их убеждению, должны были бы лежать в их карманах, и, щелкнув пальцами, материализовал зажженную сигару, потом – фляжку коньяка, потом – стакан, чтобы, покуривая, приложиться к спиртному, а затем растворял все это в пустоте, – но обладал способностью куда более удивительной.
Однажды вечером Хосе сидел в баре и, разинув рот, наблюдал за номером, который исполнял итальянец; обратив внимание на сию исполненную почтения физиономию, великий маэстро попросил его подняться на сцену. Затем развернулся к публике:
– Дамы и господа, каждый из нас таит в своем сердце какое-нибудь заветное желание, заветную мечту… К примеру, вот молодой человек. Очевидно, молодой индеец. Я никогда не видел его, но он мне очень симпатичен. И я кое-что для него сделаю. Дамы и господа, пожалуйста, сконцентрируйте все свое внимание. Сейчас я исполню фокус, несравненный по своей сложности, беспрецедентный в истории магии, – мне он удается в силу одной необыкновенной способности, которой я одарен… Требую от вас полной тишины и абсолютной сосредоточенности… Через несколько секунд этот юноша увидит осуществление своей самой заветной мечты и раскроет нам ее тайну…
Он посмотрел Хосе прямо в глаза и стал водить руками перед лицом юного индейца. Хосе смертельно побледнел. Глаза его расширились, тело закаменело, зрителям слышно было его глухое, неровное дыхание…
– Он не должен был делать этого с индейцем, – прошептала какая-то американка. – Это жестоко.
– Да, малыш, – сказал маг. – Теперь ты видишь это. Все это – твое. Ну же, расскажи нам, малыш, о том, что ты видишь…
– Эль Сеньор! – воскликнул Хосе. – Эль Сеньор!
Он оказался в точности таким, каким его описывали – сначала отец Хризостом, а потом все учителя из Сан-Мигеля; таким же, как на многочисленных картинках в коммунистической прессе. Да, по этому пункту между духовенством и коммунистами не было ни малейших разногласий, а поскольку они смертельные враги, значит, это должно быть правдой. Вокруг него извивались языки пламени и лежали пачки банкнот со знаком доллара; позади стояли голые девицы – они извивались, как в свинских фильмах, а груди и лона у них были прикрыты знаками доллара. В руке он держал американский флаг, которым размахивал. Справа были видны пушки, танки, люди в военной форме и самолеты, сбрасывающие бомбы; разумеется, как и утверждали священники, у Эль Сеньора были раздвоенные копыта и рога, но еще у него была седая бородка; на нем был жилет, вышитый знаками доллара, и цилиндр с лентой в виде американского флага. Одна его нога стояла на теле убитого крестьянина, голодная жена которого сжимала в руках исхудалого ребенка… Публика корчилась от смеха, глядя на юного индейца, в состоянии гипноза принявшегося с таким счастливым лицом расписывать свое наивное видение Зла и Дьявола, которое, похоже, было слеплено из самых устаревших церковных штампов вперемешку со всеми карикатурами из коммунистической прессы. Когда наконец маг вывел его из транса, Хосе завертел головой, оглядываясь по сторонам, словно разыскивая что-то. Затем обратил к итальянцу горящий, восхищенный и совсем детский взгляд: по всей вероятности, он никогда не слышал о гипнозе и был уверен в том, что маэстро обладает сверхъестественными способностями.
Следующим вечером Хосе опять пришел в кабаре. Но великий маэстро не уделил ему ни малейшего внимания. Полностью игнорировал его и, казалось, даже не узнавал. Наверное, считал, что нужно соблюдать осторожность. Он выбрал из зрителей другого – какого-то толстозадого американского туриста – и заставил его увидеть кучу голых девиц – и все.
Хосе ушел, не дождавшись конца представления, и направился в гостиницу «Кортес», где маг остановился. Он взял ключ, поднялся в его комнату в сопровождении ночного портье, – прекрасно зная репутацию юного балбеса, тот мгновенно повиновался ему. Хосе вошел в номер и отдал ключ портье.
Когда маэстро вернулся к себе, было уже поздно, и Хосе сразу же с изумлением понял, что тот пьян. Итальянец взглянул на сидевшего в кресле юного индейца – чистенький голубой костюм, голубая рубашка, белый галстук и белая панама.
