Выражение признательности.
Все случилось так внезапно, что они едва успели осознать происходящее.
Раздался свист одной бомбы, другой, потом – взрыв, от которого посыпались стекла, а сами они оказались вдруг на полу – лежали, распластавшись, среди опрокинутой мебели на покрытых осколками стекол мраморных плитах; обезумевшая обезьяна скакала по их спинам, вцеплялась им в волосы и бросалась на стены; попугаи пронзительно кричали.
Авиация перешла на сторону Рафаэля Гомеса и бомбила Дворец.
Лишь Барон все так же бесстрастно восседал в своем кресле – только чуть приподнял брови, да на лице появилась легкая тень отвращения.
– Как же это? – спросил Альмайо. – Как же это называется?
– Пора сматываться, – пробормотал Диас. – Сейчас нас всех перебьют как крыс.
– Как же это называют? Священное право… чего-то там – этот вечный фокус с посольствами. У меня еще столько неприятностей из-за этого было.
– Священное право убежища, – подсказал Радецки.
– Точно, – произнес Альмайо, поднимаясь.
Вытащил пару осколков стекла из волос.
– Всякий раз, когда один из моих врагов прятался в каком-нибудь посольстве, они захлопывали дверь у меня перед носом. Священное право убежища… Вечно они мне его в нос тыкали. Таков обычай. Для того и существуют посольства в Южной Америке. Теперь наша очередь.
– Нам ни за что туда не добраться, – сквозь зубы пробормотал Диас.
– Можно попробовать. Право убежища – святое право.
– На трупы оно не распространяется, – буркнул Диас.
Он плакал.
– Один шанс из десяти, – произнес Радецки.
– А большего и не надо – был бы шанс, – сказал Альмайо.
Он оглядел комнату, раздумывая над тем, что бы прихватить с собой, потом вспомнил об индеанке. Пошел за ней в свои апартаменты. Конечно, прежде чем удастся получить охранное свидетельство, им долгие недели придется провести в посольстве, а у него не было ни малейшего желания сидеть при этом на диете. Он нашел ее в спальне. Она хмуро поглядывала на разбитые окна, но рассудка, похоже, не утратила. Нацепила на себя – одно на другое – три американских платья, с которыми ей не хотелось расставаться, а в руках зажала две пары туфель и горсть дешевых украшений. Он поманил ее, она с сожалением взглянула на висящие в распахнутых шкафах платья, которых не могла взять с собой, и последовала за ним. Они выбежали через служебный вход, взяв с собой двух стоявших при нем охранников, быстро забрались в какой-то грузовичок. Едва машина тронулась с места, как они увидели самолеты – на бреющем полете они опять атаковали резиденцию. Два полицейских «мерседеса», битком набитые студентами, под вой сирен пронеслись мимо них на бешеной скорости, потом замедлили ход, с трудом развернулись на узкой улочке и бросились в погоню за ними. На проспектах еще гремели последние бои, а в переулках было пустынно, лишь небольшие группы вооруженных студентов стояли на перекрестках, чтобы воспрепятствовать бегству тирана. Машину вел Радецки, изо всех сил стараясь не врезаться в какую-нибудь стену. Когда грузовичок на полной скорости устремлялся на очередную группу студентов, молодежь бросалась врассыпную, теряя при этом драгоценное время – стрелять начинали лишь через несколько секунд. Таким образом им удалось добраться до уругвайского посольства, расположенного ближе всего ко Дворцу; в тот самый миг, когда двери за ними закрылись, подъехали «мерседесы», из них выскочили студенты, бросились вперед, потом, проклиная все на свете, остановились перед оградой посольства и медленно опустили автоматы.
Глава XVII
Они стояли посреди вестибюля и ждали, открывший им двери дворецкий в белой куртке не сводил с них ошеломленного взгляда, а Хосе через глазок следил за передвижением сил повстанцев снаружи. За садовой решеткой на противоположной стороне улицы уже стоял пулемет в боевой позиции. Беспрестанно подъезжали грузовики с солдатами. Сирены полицейских машин выли не переставая. Он обернулся – в зубах сигара, вид очень довольный.
– В конечном счете неплохо все-таки знать про такую штуку, которая называется «международное право», – сказал он. – Им сюда не попасть. И подумать только – всякий раз, когда они предоставляли право убежища кому-то из моих врагов, я осыпал их угрозами… я был не прав. Совсем неплохой номер, очень даже неплохой.
Он услышал шуршание платьев и деликатное покашливание справа от себя и оказался нос к носу с группой гостей в вечерних туалетах. Посол пригласил их на обед. Гости неподвижно стояли в дверях большой гостиной, разглядывая Альмайо и его вооруженных охранников.
Все они были людьми далеко не простыми, я Хосе прекрасно знал их. Любой из них бывал на приемах у него во Дворце; их супруги, когда во время официальных обедов им доводилось сидеть справа от него, тщетно прикладывали невероятные усилия к тому, чтобы найти какую-нибудь тему для беседы с ним. Частенько они надоедали ему до смерти, но он терпел, стараясь не утратить хладнокровия. Дипломатический корпус – штука важная, на них нужно уметь произвести хорошее впечатление. Вообще-то прием дипломатов он предпочитал поручать своему министру, давая личные аудиенции лишь по исключительно важным вопросам.
В таких случаях он внимательно их выслушивал, но сам говорил очень мало; приходилось быть настороже; однажды случайность – авиакатастрофа – позволила ему запустить лапу в дипломатическую почту, и он перехватил рапорт бразильского посла; этот сукин сын писал:
«Главная беда этой страны в том, что во главе ее стоит совершенно невежественный человек, в экономических и социальных вопросах смыслящий не более капрала-индейца из Национальной гвардии; впрочем, именно в этом чине он и пребывал бы по сей день, не научись он молчать и производить при этом впечатление некоей тайной, почти мистической силы. Ведь именно такого типа люди привлекают к себе внимание „элиты“и интеллигенции, особенно испанского происхождения, когда им требуется воплощение „растущего гнева обездоленного индейского народа“, – под воздействием чувства собственной вины и в силу полного незнания собственного народа их выбор падает именно на таких».
Тут был посол Соединенных Штатов с женой, старой сушеной воблой – кожа да кости, – она всегда старалась понравиться Альмайо: лошадиным голосом, с каким-то восторженным ржанием, хвалила чудеса, которые он сотворил для своей страны: телефонная сеть – можно звонить напрямую в Штаты; новое здание университета, концертный зал. Что же до самого посла, так тот смотрел сейчас на Хосе в полном отупении; советники ни о чем таком его не предупреждали; еще вчера он отправил депешу, в которой заверял Государственный департамент в том, что армия хранит верность Альмайо, а кастрист Рафаэль Гомес ничего особенного собой не представляет и вот-вот будет схвачен; что ходят слухи – к сожалению, их трудно проверить – о том, что он уже убит – вместе с Че Геварой, объявившимся некоторое время назад здесь, на юге страны, на полуострове. Тогда, правда, Че Гевара появлялся то здесь, то там, и его регулярно «убивали» – то в Колумбии, то в Санто-Доминго, – и своим исчезновением, безусловно, он и на этот раз преследовал все ту же цель, а именно – создать легенду о том, что он вездесущ и бессмертен. И вот теперь посол стоит перед Альмайо дурак дураком. Это страшный удар по его карьере. В Государственном департаменте его сочтут полным болваном, а в прессе разразится скандал погромче того, что имел место, когда его коллега в Санто-Доминго потребовал от Белого дома ввода в страну американских войск под предлогом, что Хуан Босх возглавил коммунистический мятеж. Посол мог быть уверен лишь в одном: раз Альмайо просит убежища в одном из посольств Латинской Америки, значит, ему пришел конец – армия поднялась против него, а значит, и речи не может быть о том, чтобы посылать сюда войска – если, конечно, жизни американских граждан не угрожает опасность. Но самым ужасным в данной ситуации было то, что шила в мешке не утаишь: посол США обедал за одним столом с Альмайо сразу же после его свержения. Такого новый режим ему не простит.
