– Пляши! Сейчас ты у меня запляшешь!
Однако д-р Хорват не намерен был плясать. Он действительно был готов скорее лишиться жизни, нежели собственного достоинства. Не то чтобы ему не было страшно стоять вот так напротив этой пьяной гориллы, размахивавшей пистолетом перед его носом. Ему было очень страшно. Ему было так страшно, что поток непристойнейших ругательств, произносимых громоподобным голосом, с вариациями словоупотребления, малосовестимыми с лаконичностью словаря Джи Ай, подступил к его устам из самых глубин его американского нутра, освободил его от страха, стыда и напряжения, и тогда он отколол номер исключительно замечательный и, быть может, единственный в своем роде за всю историю мюзик-холла, коль скоро речь идет о человеке глубоко верующем, за всю свою жизнь не произнесшем ни одного грубого слова. Вероятно, в жизни бывают моменты, когда под давлением исторических обстоятельств люди обнаруживают в себе совершенно неожиданные источники сил и, озаренные подлинным вдохновением, превосходят сами себя.
Д-р Хорват принялся изрыгать ругательства голосом, который юная красота его чудесного баритона и мощь словесных залпов в лучших традициях военных первоисточников его родины наполнили такой силой, что он смог бы удержать и горы, проснись вдруг в их недрах вулкан. И хотя этот поток помоев, несомненно, поверг бы в глубокую скорбь и Церковь и ее многомиллионную паству, все же в подобных обстоятельствах это был один из самых благородных и смелых поступков: он определенно доказывал, что столь щедро расточавшая добрые речи в адрес третьего мира великая держава еще не произнесла своего последнего слова.
Злонамеренная мысль; и вот уже кукла чревовещателя Оле Йенсен, вскарабкавшись на плечо своего хозяина, знаменитого Агге Ольсена, – тут как тут – из темноты наблюдает украдкой, размышляя о том, а не добился ли капитан Гарсиа, потрясая револьвером, именно того, чего и хотел, от человека, принятого им за шута, и не исполняет ли тот и в самом деле великолепный номер, разыгрывая перед этой скотиной сцену внезапной храбрости в порыве оскорбленного достоинства. Д-р Хорват едва ли не превзошел самого себя. Несмотря на ярость и гнев, невзирая на страх, он также начал отдавать себе отчет в том, что его восхитительный голос словно бы сотрясает горы; не прекращая потока своих проклятий, он с некоторым удовлетворением стал прислушиваться к раскатам эха, разбуженного его выступлением. В конечном счете он почти успокоился и, когда замолк, чтобы перевести дух, заметил, что Гарсиа смотрит на него с уважением.
– Muy bien – заявил капитан, прищелкнув языком. – Si, seсor. Большой талант.
Он протянул д-ру Хорвату бутылку, и молодой миссионер, хотя впоследствии он вряд ли смог бы в это поверить, изрыгнув последние ругательства, поймал себя на том, что основательно отхлебнул из нее текилы. Затем разбил бутылку, с силой швырнув ее о землю, и, спотыкаясь о камни, исчез в ночи. Обнаружив, что девушка продолжает мирно спать, он испытал огромное облегчение. Его охватило такое чувство, словно он вернулся домой; устроившись возле нее с максимально возможным удобством, он обнял ее. И хотя сердце у него все еще колотилось в такт последним изреченным анафемам, хотя лоб пылал, а голова была полна поистине гомерических эпитетов и поношений, без труда слагавшихся во фразы все более хлесткие и карающие, юный проповедник невнятно пробормотал пару проклятий в пробивавшуюся уже бороду, на манер утренней росы облепившую его щеки, и мгновенно провалился в глубочайший сон.
Глава XIX
Звезды захватили все небо, оставив землю мраку; ночь им хорошо подходит, как день подходит полям или жатве. Он лежал на вершине утеса, и, насколько хватало глаз, перед ним были только они. Звезды. Именно там родились древние божества, оттуда они сошли на землю много тысячелетий назад. Они явились с неба, долго и справедливо правили людьми, всегда отзываясь на приносимые им дары, жертвы, на просьбы жрецов. А потом с моря пришли испанцы и разбили прежних богов; им это удалось потому, что они привели с собой своих новых богов и Дьявола, которые работали вместе и были куда сильнее. Вся страна усеяна обломками свергнутых древних богов. Но теперь это всего лишь камни, побежденные камни, – как все побежденные, они ни над кем больше не властны.
Альмайо смотрел в небо с глубоким уважением: подлинный талант – там, но не на земле.
На земле – шарлатаны, Диас, Барон, ярмарочные маги, жонглеры, иллюзионисты, чревовещатели да фокусники, дарующие вам лишь мгновения смутной иллюзии; они претендуют на могущество, гений или талант, но способны только обмануть вас, и всего-то на какой-то миг – пока исполняют свой номер на сцене мюзик-холла.
Он не впал в отчаяние, поскольку был еще жив. Пока он ходит по этой земле, надежда не оставит его. Могущество Зла, может, где-то и кончается, но только не здесь. Удача еще не отвернулась от него, раз уж удалось уехать из города под носом у солдат. Кто-то его уберет или что-то – но он спасся. Альмайо коснулся рукой еще не остывшей, нагретой солнцем земли и улыбнулся.
Кактусы над головой отбрасывали ему на лоб извилистые тени, причудливой формы скалы подчас словно оживали, наполнялись жизнью, делали ему какие-то знаки. Но это была лишь иллюзия; от жажды вечно мерещатся источники, которых и в помине нет. В конце концов, может быть, земля принадлежит людям, и никого другого на ней нет, а значит, нет ни могущества, ни тайн, а мир состоит из пустых консервных банок, всяких американских штучек и кока-колы. Может, мир – не что иное, как огромный склад материалов, куда сбрасывают излишки американской военной техники. Испанцы всегда лгали, их священники, конечно, тоже лгали; нет ни Зла, ни Добра, ни Бога, ни Дьявола, никакого подлинного всемогущего таланта – лишь гигантская выгребная яма для американских военных излишков. Но ему в это никак не поверить. Невзирая на усталость, на ту необычайную легкость, с которой его свергли юноши-офицеры да напичканные идеализмом и добрыми намерениями ни в Бога ни в Черта не верящие студенты, веры он не утратил. Враги часто обвиняли его в цинизме, и он в свое время попросил растолковать ему это слово. Не был он циником. В этой стране лишь студенты да новое поколение офицеров – циники. Нет у них веры, они верят лишь в людей.
Интеллигенция, «элита» за глаза вечно называли его «пожирателем звезд». Намек на его индейское происхождение – так в долинах тропиков, откуда он родом, называют индейцев, одурманивающих себя масталой, мескалем или – в горах – колой. Но индейцам нечего больше есть, а мастала делает их очень счастливыми, придает сил, позволяет в видениях встретиться с Богом и собственными глазами убедиться в том, что лучший мир и в самом деле существует. Враги воображали, что оскорбляют его, называя так, они считали, что слова «пожиратель звезд» звучат обидно и унизительно, но сами-то беспрестанно себя одурманивают, хотя и не едят ни колы, ни мескаля. Одурманивают всякими красивыми выдумками о себе, своем таланте, о людях; одурманивают тем, что называют «цивилизацией», домами культуры, одурманивают излишком американских военных материалов, которыми усыпали уже всю землю, а теперь отправляют их в небо – вертеться вокруг Луны в поисках все новых мест, куда можно свалить все эти отбросы. Они наркоманы куда хуже индейцев и точно так же не могут обойтись без наркотиков, а в своих видениях являются сами себе – всемогущими владыками вселенной. Охваченный глубокой ненавистью, он сжал кулаки. У него внезапно возникло такое ощущение, будто он опять лежит навзничь на арене под смех и улюлюканье публики.
