Их вожак снова заговорил с полной серьезностью, немного приправленной снисходительностью; Уортроп явно не отдавал себе отчет в последствиях своих действий.
— Ну? — бросил доктор. — Что он говорит?
— Он говорит, что, если вы так уж хотите его забрать, то вам придется его убить. С ним аутико.
— С ним?
— Или в нем. Это означает одно и то же.
— Если он хочет, чтобы он умер, тогда ему придется убить меня, — сказал Уортроп, и его глаза грозно сверкнули. — Убить всех нас. И мальчика тоже. Он хочет это сделать? Спросите его.
Хок еще не успел договорить, как все шесть винтовок поднялись и прицелились в нас. Я инстинктивно поднял револьвер. Уортроп, однако, не пошевелил своим оружием.
— Перевода не нужно, Хок, — сказал доктор.
— Он сейчас аутико, — сказал индейский воин по-английски. — Мы забираем его.
— Боже мой, сколько я должен терпеть эту суеверную болтовню? — вскричал доктор. Он бросил свое ружье на землю, выхватил у меня револьвер и швырнул его к деревьям. Потом, не успел Хок среагировать, вырвал у него винтовку и тоже бросил. Он раскинул свои длинные руки и выпятил грудь, подставляя ее под их пули.
— Тогда сделайте это, черт бы вас побрал! Хладнокровно убейте всех нас и заберите своего драгоценного аутико!
На какую-то ужасную минуту я поверил, что они так и сделают. Их ружья по-прежнему были нацелены на нас. Я услышал, как Хок пробормотал:
— Уортроп, я бы хотел участвовать в принятии этого решения.
Только это и нарушило тишину — страшную тишину перед громом битвы.
Их вожак заговорил, и его люди медленно опустили оружие. Он что-то сказал Уортропу.
— Ну и? — спросил доктор Хока.
— Он сказал: «Ты дурак». — Сержант глубоко вздохнул. — И думаю, я с ним согласен.
Мнение Хока значило для доктора столько же, сколько любое чужое мнение, то есть не значило почти ничего. Он подождал, пока лодки наших преследователей развернутся и скроются в тумане, и тогда поспешил к своему павшему другу, щелкнув мне пальцами, чтобы я принес его рюкзак и присоединился к нему. Сержант бродил между линией леса и берегом на случай, если ийинивоки передумают.
Уортроп опустился на колени перед бессознательной жертвой и оттянул ему веки, чтобы рассмотреть глаза. Они были налиты кровью, чуть желтоваты и неспокойны, зрачки то сжимались, то расширялись, пульсируя, словно маленькие черные сердца. В сером свете под кронами деревьев казалось, что его лицо совсем лишено красок, белая, как бумага, и такая же тонкая кожа туго обтягивала его щеки и лоб, челюстные кости вдавливались в плоть, выпирая, как большие костяшки пальцев. Губы были опухшие и ярко-красные, непристойно смешные по контрасту с бледной кожей, из трещин на них толщиной с волосок сочился молочно-желтый гной.
Доктор провел пальцами по густым песочно-светлым волосам. От его прикосновения оторвались целые мягкие пучки. Легкий ветерок с озера подхватил несколько прядей, и они полетели в лесной сумрак, кружась, как семена одуванчиков.
Кряхтя от натуги, монстролог высвободил мужчину из кокона старого одеяла. Он был раздет до нижнего белья; оно свободно болталось на его истощенном теле, но я ясно видел проступавшие под ним ребра. Уортроп поднял одну костлявую руку и прижал пальцы к запястью. Когда доктор убрал пальцы, вмятины остались, как остаются следы от ног на мокром песке.
— Серьезное обезвоживание, — спокойно определил он. — Принеси флягу, но сначала дай мне стетоскоп.
Он задрал нижнюю рубашку к подбородку и несколько минут слушал, как бьется сердце. Я буквально видел под истонченной кожей его возбужденное биение. Когда я вернулся с водой, доктор ощупывал руками тонкие, как у журавля, ноги с костлявыми коленями, потом перешел на торс, где стал мягко надавливать. Где бы он ни прикасался, его пальцы оставляли вмятины на бледной коже.
Он прижал горлышко фляги к распухшим губам, и по обеим сторонам жаждущего рта потекли струйки животворной жидкости. Уортроп поднял голову мужчины себе на колени и низко склонился, бережно прижимая его, как ребенка, одной рукой придерживая ему рукой подбородок, а другой вливая тонкую струйку воды в полуоткрытые губы. С каждым натужным глотком дергался чрезмерно большой кадык. Доктор вздохнул и мягко сказал:
— Джон, Джон.
Потом громче, так, что его голос зазвенел в деревьях:
— Джон! Джон Чанлер! Ты меня слышишь?
Появился сержант Хок с винтовкой, лежащей на сгибе локтя. Он оглядел картину и сказал:
— Так что, это Чанлер?
— Нет, сержант, это Гровер Кливленд
[7]
, — язвительно ответил доктор. С несвойственной ему неясностью монстролог снова накрыл Чанлера одеялом. — Он серьезно обезвожен и истощен, — сказал Уортроп Хоку. — И у него желтуха; возможно, у него отказывает печень. Я не нашел никаких внешних повреждений, кроме пролежней, которых следовало ожидать. Внутренних аномалий и повреждений нет, хотя при нынешних обстоятельствах полной уверенности у меня нет. У него небольшая лихорадка, но, похоже, нет дизентерии или чего-то другого, что могло бы его убить по дороге назад.
Хок нервно огляделся, периодически трогая спусковой крючок винтовки, словно ожидая, что из леса в любой момент могут выскочить грабители.
— Ну, теперь, когда мы его получили, я согласен, что дело того стоило.
— Я тоже, сержант. Нам надо только дождаться, пока он станет амбулаторным…
— Что значит «амбулаторным»? Вы имеете в виду ждать, пока он начнет ходить? — Он подозрительно посмотрел на лежащего у его ног в коме мужчину. — Как долго?
— Трудно сказать. У него атрофированы мышцы, страдания вытянули из него жизненные силы. Может быть, неделю или две.
— Неделю или две! Нет. Нет. — Хок неистово тряс головой. — Так не пойдет, доктор. Мы не можем оставаться две недели в этом лесу. У нас не хватит припасов, и к тому же погода. Не пройдет и двух недель, как выпадет снег.
— Я готов выслушать ваши предложения, сержант. У вас, как и у меня, есть глаза. Вы сами можете оценить состояние бедняги.
— Мы его понесем. Бог мой, да он весит не больше, чем Уилл.
— Нести его по такой местности — это может оказаться фатальным.
— Переходить улицу воскресным днем тоже может оказаться фатальным, Уортроп. Если Уилл возьмет мой рюкзак и винтовку, то я понесу его.
Он нагнулся, чтобы поднять Чанлера с лесной подстилки, но доктор остановил его, упершись рукой ему в грудь.
— Я хочу попытать счастья с погодой, сержант, — упрямо сказал доктор.
— Ну, знаете что? Я не хочу. Я не знаю, как там с вами или с этой монстрологией, но это как медвежье дерьмо на сапогах — оно идет за вами по пятам и от него чертовски трудно избавиться. — Он ткнул пальцем в грудь моего хозяина. — Я сматываюсь отсюда, док. Можете присоединиться или попытать удачу и попробовать выбраться отсюда самому.
