— Доктор Уортроп, — прохрипел я. — Где я?
— В нашем старом жилище в Рассел Хаузе. Я удивлен, что ты не признал его по грубоватому очарованию.
— Как долго я…
— Сейчас утро третьего дня, — сказал он.
— Доктор Чанлер?..
— Сегодня днем он отправляется в Нью-Йорк.
— Он жив?
— Я извиню тебя за этот вопрос, Уилл Генри, потому что ты был не в себе. Но да, так и есть.
Он улыбался. Он положил ладонь мне на лоб и быстро ее убрал.
— Тебя немного лихорадило. Но уже все прошло.
Я поднес руку к груди и почувствовал на ней марлевую повязку.
— У тебя там останутся кое-какие шрамы, чтобы производить впечатление на дам, когда ты станешь старше. Ничего более серьезного.
Я кивнул, все еще не способный все это осмыслить. Это было как во сне.
— Мы выбрались, — неуверенно сказал я, желая получить подтверждение.
Он кивнул.
— Да, Уилл Генри. Мы выбрались.
Мы на время оставили эту тему; он выложил мою одежду и нетерпеливо ждал, пока я с трудом одевался. Все мои члены болели, все мышцы дрожали от слабости, грудь при малейшем движении ужасно жгло. Когда я сел, комната закружилась у меня перед глазами, на мое изможденное тело накатила волна дурноты, и я вцепился в простыни, чтобы удержать равновесие. Рубашку я надел сам, но когда нагнулся, чтобы сунуть ноги в штаны, завалился вперед — доктор успел меня подхватить и не дал упасть лицом в пол.
— Ну же, Уилл Генри, — грубовато сказал он. — Давай. Обопрись на меня.
Он натянул мне штаны и туго застегнул ремень.
— Вот так. Думаю, мне не надо нести тебя по лестнице — гордость не позволит тебе стерпеть такое унижение. Давай, держи меня за руку.
Таким образом мы прошли в таверну в лобби гостиницы, где доктор заказал чайник чая и попросил нашего официанта (который был также барменом и поваром) «опорожнить кладовую». И уже скоро я набивал рот печеньем и жарким из оленины, оладьями в искристом кленовом сиропе, свежей колбасой и беконом, яйцами, жареной картошкой, кукурузной кашей и запеченной форелью. Уортроп советовал мне сбавить темп, но его предостережение осталось незамеченным в моей застольной вакханалии. Казалось, будто раньше я вообще не знал, что такое еда, и чем больше я сейчас ел, тем острее становился мой аппетит.
— Тебе станет плохо, — сказал монстролог.
— Да, сэр, — пробормотал я с набитым печеньем ртом.
Он закатил глаза, отпил чаю и посмотрел в окно на Мейн-стрит, постукивая пальцами по столу.
— Вы хорошо его рассмотрели, сэр? — спросил я.
— Хорошо рассмотрел что?
— То… То, что гналось за нами.
Он повернулся ко мне. На его лице ничего нельзя было прочесть.
— Не было ничего «того», что гналось за нами, Уилл Генри.
— Но глаза… Вы их видели.
— Я?
— Я видел.
— Видел глазами человека, страдающего от обезвоживания, недосыпания, голода, физических травм, усталости, холода и огромного страха — примерно такими же глазами, какие тогда были и у меня.
— А как же палатка? Ведь что-то вырвало ее прямо из…
— Сдвиг ветра.
Он снисходительно улыбнулся, заметив мое недоумение.
— Метеорологический каприз. Редкое явление, но тем не менее встречается.
— Но я слышал его, сэр. Как оно гналось за нами… Оно было огромным.
— Ты ничего такого не слышал. Как я тебе и раньше говорил, страх убивает наш рассудок. Мне не следовало паниковать, но я, как и ты, был в состоянии серьезного эмоционального расстройства. Будь я в здравом уме, я бы понял, что лучше всего было бы оставаться на месте как можно дальше от деревьев.
— Далеко от деревьев?
— Это предпочтительно во время землетрясения.
— Землетрясения, — с сомнением повторил я. Он закивал. — Это было землетрясение?
— Ну а что же еще? — спросил он раздраженно. — В самом деле, Уилл Генри, альтернатива, которую ты выдвигаешь, абсурдна, и ты это знаешь.
Я положил вилку. Я вдруг понял, что больше не хочу есть. Вообще-то я наелся до отвала, меня всего распирало и немного подташнивало. Я посмотрел на свою тарелку. На меня пустым взглядом уставился мертвый глаз форели. Куски белого мяса пристали к тонким полупрозрачным костям. «Я раздену ее донага. Я увижу ее такой, как она есть». Я подумал о Пьере Ларузе. А потом о сержанте Хоке, о его руках, широко раскинутых, словно чтобы объять безбрежное небо, о его пустых глазницах, рассматривавших то, что мы, сохранившие свои глаза, не могли видеть.
— Если ты закончил с обжорством, — сказал доктор, взглянув на свои часы, — то нам надо поспешить, мы опаздываем на встречу.
— На встречу, сэр?
— Они не позволят нам уехать, пока не поговорят с тобой, а мне не терпится как можно скорее покинуть этот очаровательный маленький форпост на краю земли.
«Они» оказались двумя детективами из Северо-Западной конной полиции. Доктор сразу же сообщил о смерти Ларуза и сержанта Хока, и тело Хока быстро нашли там, где мы его оставили — меньше чем в десяти милях от северного берега Лесного озера. Был снаряжен отряд, чтобы найти самодельную могилу Ларуза с помощью карты, набросанной Уортропом. Он сказал дознавателям, что не знает точного места, но оно находится в стороне от главной тропы и примерно в дневном переходе от стойбища чукучанов на Песчаном озере.
Доктор привык иметь дело с разного рода правоохранителями; это была неотъемлемая часть его работы, поскольку монстрология в известном смысле исследовала криминальную составляющую природы. На все вопросы он отвечал четко, и неопределенность в ответах появилась, только когда его спросили о цели путешествия, предпринятого Джоном Чанлером.
— Исследования, — ответил он уклончиво.
— Исследования чего, доктор Уортроп? — спросили детективы.
— Некоторых туземных верований.
— Не могли бы вы высказаться точнее?
— Ну, он определенно не обсуждал это со мной, — сказал Уортроп с ноткой раздражения. — Если вы хотите узнать больше, то я бы рекомендовал вам спросить доктора Чанлера.
— Мы спрашивали. Он заявляет, что ничего не помнит.
— Я не сомневаюсь, что он говорит правду. На его долю выпали ужасные испытания.
— Ему все же повезло больше, чем его проводнику.
— Если вы предполагаете, что он имеет какое-то отношение к убийству Ларуза, то вы прискорбно ошибаетесь, сержант. Я не хочу указывать, как вам надо исполнять свои обязанности, но человек, которому следует задавать эти вопросы, — это Джек Фиддлер.
