— У него природная грация, Пеллинор, — сказала Мюриэл. — Ты можешь гордиться.
— С чего бы мне этим гордиться?
— Разве ты не стал ему теперь вместо отца?
— Ничего подобного.
— Тогда мне жаль его.
— Не надо его жалеть. От одного глубоко уважаемого эксперта в своей области я знаю, что его атка’к летит, как ястреб. — Он натянуто улыбнулся и резко сменил тему. — Где твой муж?
— Джон был не в настроении.
— И ты пришла одна?
— Ты разочарован, Пеллинор?
— На самом деле я рад тебя здесь встретить.
— Я чувствую едва завуалированную издевку.
— Это должно означать, что его самочувствие заметно улучшилось, раз ты готова уйти от его постели и протанцевать целый вечер с другими мужчинами.
— Знаешь, что делает тебя таким скучным, Пеллинор? Это не недостаток чувства юмора, а твоя предсказуемость.
Она улыбалась, но шутила вымученно, как актриса, которая не смогла войти в роль. Доктор конечно же сразу заметил, как она расстроена.
— Мюриэл, — сказал он. — Что такое?
— Ничего. Правда, ничего. — Она посмотрела прямо в его темные глаза и умоляюще сказала: — Скажи мне, что произошло. Джон говорит, что он не помнит, но я не знаю, могу ли я…
— Я могу говорить только о последствиях, — ответил доктор. — Все остальное, а именно та часть, о которой, я думаю, ты хотела бы узнать, лежит в области домыслов, Мюриэл.
Она ждала, когда он продолжит. Всего в нескольких футах от нас люди танцевали в круговерти цветов — черного и белого, красного и золотого.
— А я не занимаюсь домыслами, — добавил он.
— Он переменился, — сказала она.
— Я знаю об этом.
— Я не имею в виду физическую перемену. Хотя и это тоже… С тех пор, как мы вернулись, он ни разу нормально не поел. Он пытается… и рыгает, чуть не до рвоты. И он не… Он не хочет быть ухоженным. Ты знаешь, как он был помешан на гигиене, Пеллинор. Мне приходится обмывать его, когда он уснет. Но хуже всего… Не знаю, как это объяснить… Безучастность, Пеллинор… Он есть… и его нет.
— Терпение, Мюриэл. Прошло меньше трех недель.
Она покачала головой.
— Я не об этом. Я его жена. Я знала человека, который ушел в пустыню. Я не знаю человека, который оттуда пришел.
В этот момент рядом с ней возник Дэмиен Граво.
— Вот вы где, — тихо вскрикнул он. — А я думал, что потерял вас.
Мюриэл улыбнулась, глядя сверху на его радостное лицо — он был на добрых два дюйма ниже.
— Мсье Генри пригласил меня на танец, — поддразнила она Граво. — S’il vous plait, pardonnez-moi.
— Bien sûr, но если мсье Генри будет упорствовать в своих возмутительных попытках похитить у меня даму, то я вызову его на дуэль.
Он повернулся к доктору.
— Ну, Пеллинор, я принимаю ставки на этот год. — Он достал из жилета листок бумаги. — Если хотите, у меня остались ставки на девять двадцать, десять пятнадцать и одиннадцать тридцать.
— Граво, вы знаете, что я не играю.
Он пожал плечами. Мюриэл засмеялась, увидев мое замешательство.
— Это ставки на драку, Уилл. Она случается каждый год.
— Больше всего ставят на позднее время, — вставил Граво. — Расчет на алкоголь.
— Кто дерется? — спросил я.
— Практически все. Начинают всегда немцы, — презрительно фыркнул Граво.
— В прошлом году начал швейцарский контингент, — сказала Мюриэл.
— Вы разве не понимаете, что это полный абсурд, — сказал Граво. — Швейцарцы!
— Мало что бывает более нелепого, Уилл Генри, — сказал доктор, — чем потасовка между учеными.
Драка началась вскоре после десяти — если точно, то в десять двадцать три, судя по часам Граво (в этом году он был назначен хронометристом), — когда итальянский монстролог Джузеппе Джованни случайно (так, во всяком случае, уверял потом доктор Джованни) толкнул даму греческого коллеги, отчего она пролила шампанское на свое шелковое платье. Грек вознаградил итальянца за неуклюжесть ударом наотмашь по голове; в результате у Джованни слетело пенсне и ударило в затылок голландцу по имени Вандер Занден, который в свою очередь решил, что это танцевавший у него за спиной мужчина — французский коллега Граво — ткнул его пальцем. Последовавшая общая потасовка охватила всю танцплощадку. Ломались стулья. Бились бокалы и бутылки. Мужчины кружили по залу в обнимку со своими новыми партнерами и пытались бить друг друга по спинам. Оркестр играл какую-то довольно бесшабашную песенку, но через несколько минут музыкантам пришлось покинуть невысокую сцену, когда на нее запрыгнули двое мужчин и начали швыряться пюпитрами. Была вызвана полиция — это сделал все тот же Граво, который сам себя назначил церемониймейстером, — но к приходу полицейских все почти закончилось.
— Кто сорвал банк? — спросил потом доктор.
— Вы не поверите, Пеллинор, — ответил Граво.
— Вы.
— Просто чудо, да?
— А бедняга Джон не смог прийти, — сказал Уортроп, оглядывая разгромленный зал. — Это всегда была его любимая часть конгресса.
Он заговорил со мной только перед самой «Плазой».
— Оглянись, Уилл Генри, не сейчас, а когда мы будем перед дверью. Думаю, за нами следят.
Я последовал указаниям, на входе в отель обернулся и увидел быстро пересекающего Пятую авеню высокого худого мужчину лет двадцати в низко надвинутом на глаза котелке. Он был одет в поношенный черный пиджак и потертые брюки, которые даже просвечивали на коленках.
— Кто это? — спросил я доктора.
— Моя всегдашняя нью-йоркская тень, — ответил он и больше ничего не сказал.
ЧАСТЬ СЕМНАДЦАТАЯ
«Ich habe dich auch vermisst»
В те годы Общество по развитию науки монстрологии — или просто Общество, как оно именовалось в обиходе, — располагалось на углу Двадцать второй улицы и Бродвея во впечатляющем здании, выстроенном в неоготическом стиле, с узкими арочными окнами и дверями, башенками и гаргульями с раскрытыми пастями на карнизах. Изначально здесь была опера, но в 1842 году компания обанкротилась и продала здание Обществу, которое переделало его под свои специфические нужды.
Зрительный зал был превращен в конференц-зал, в котором на свои ежегодные конгрессы собирались монстрологи со всего мира. На втором и третьем этажах располагались приемные и административные кабинеты. Весь четвертый этаж был расчищен под внушительную библиотеку с более чем шестнадцатью тысячами томов, включая и оригинальные рукописи из Александрийской библиотеки, которые удалось спасти после того, как в 48 году до нашей эры Юлий Цезарь случайно устроил в ней пожар.
