— Вот, — выдохнула она. — Это мое любимое.
Она ткнула пальцем на страницу, где в непристойной пародии на «Витрувианского человека» Леонардо да Винчи был изображен обнаженный труп молодого мужчины: руки и ноги вытянуты в стороны, голова откинута в безмолвном крике, из живота торчит что-то похожее на щупальце или змею (хотя, может быть, это было что-то из его внутренностей). К счастью, Лилли не стала объяснять, почему ей так нравится именно этот рисунок. Она несколько секунд молча смотрела на него с глазами, горящими жутким изумлением. Потом оторвалась от рисунка — ее внимание привлекли донесшиеся снизу звуки.
— Они ссорятся, — сказала она. — Ты слышишь?
Я слышал резкий голос доктора, настойчивые ответы фон Хельрунга.
— Пойдем послушаем. — Она захлопнула книгу. Я инстинктивно схватил ее за руку.
— Нет! — запротестовал я. — Мы не должны шпионить.
— Ты его ненавидишь?
— Кого?
— Доктора Уортропа! Он твой враг?
— Конечно нет!
— Ну, тогда ты за ним не будешь шпионить. Шпионить можно только за своими врагами.
— Мне не нужно за ним шпионить, — сказал я, стараясь быстро собраться с мыслями. — Я знаю, о чем они спорят.
Она напряженно уставилась на меня сузившимися глазами.
— О чем?
Я не выдержал ее взгляда. Я опустил глаза и тихо сказал:
— О Старике.
После этого несчастного признания ее было уже никак не остановить. Игнорируя мои отчаянные протесты, она прокралась по коридору до лестницы и перегнулась через перила, ее локоны свесились набок, когда она вытянула голову, чтобы подслушивать. Это было слишком драматично. Монстрологи спорили так громко, что их было слышно в Квинсе.
— …стыдно за себя, Meister Абрам, — говорил доктор. — Опуститься до… этого… театрального персонажа.
— Вы судите, не зная всех фактов, mein Freund.
— Фактов? Вы говорите, фактов! И какие же это могут быть факты? Существа, не живые и не мертвые, которые живут кровью живых, которые превращают в туман, в летучих мышей и волков. А также, я думаю, в кур и свиней — почему бы и нет? Которые спят в гробах и каждую ночь просыпаются с восходом луны? На эти факты вы ссылаетесь, Meister Абрам?
— Пеллинор, историям о вампирах сотни лет…
— Как и историям о лепреконах, но мы их не изучаем — или они следующие на очереди? Будем ли мы включать в канон волшебных эльфов? Почему бы и нет! Давайте теперь посвятим себя изучению вопроса о том, сколько фей могут танцевать на кончике иглы — или в пустоте между вашими ушами!
— Вы жестоко раните меня, mein Freund.
— А вы оскорбляете меня, mein Meister. Если бы я предложил такое, когда был вашим учеником, вы бы отодрали меня за уши! В чем же дело? Вы помешались? Вы пьяны? Что, во имя всего святого, толкает вас на это безумие?
— Вы приписываете мне слишком большую власть, Пеллинор. Я могу только предложить, а решать будет Общество.
— Я приписываю вам смерть двух неповинных людей и попытку убийства еще одного. Я не принимаю в расчет Уилла Генри и себя; мы подвергли себя опасности без понуждения с вашей стороны.
— Я не заставлял Джона ехать. Он сам вызвался.
— Вам не надо было его заставлять, старый вы дурень. Вы знали, что он поедет, только чтобы вас ублажить.
— Он сказал, что дело никогда не было основательно изучено. Он настаивал…
Доктор разразился громкими проклятиями, и я услышал, как что-то с глухим стуком упало на толстый ковер. Я инстинктивно начал спускаться по ступеням, но Лилли меня удержала.
— Подожди, — прошептала она.
— Ничего, — услышал я фон Хельрунга. — Это можно заменить.
— Я считаю, что вы несете полную ответственность за то, что с ним происходит, — ответил доктор, не желая смягчиться.
— А я целиком принимаю эту ответственность. Я сделаю все, что в моих силах, хотя и боюсь, что уже слишком поздно.
— Слишком поздно? Что вы имеете в виду?
— Он в состоянии становления.
— О, ради милосердия… Неужели весь мир сошел с ума? Неужели во всем мироздании только я один остался вменяемым? Нет! Только не это. Не говорите этого, или я разобью еще одну. О вашу тупую австрийскую башку.
— Я понимаю, что вы расстроены.
— Итак, какой у вас план? Держать его живым, пока нельзя будет представить его как экземпляр Lepto lurconis, а потом вонзить ему в сердце серебряный кинжал? Сжечь его тело на костре? Я сдам вас полиции. Я увижу, как вас будут судить за хладнокровное убийство и повесят.
— Вы должны смириться с определенными фактами…
— Факты! О, это замечательно. Мы возвращаемся к фактам. — Уортроп резко рассмеялся.
— Первый из которых заключается в том, — какого бы вы ни были мнения о моем предложении, — что Джон умрет. Возможно, задолго до того, как я выступлю с докладом.
— Почему вы так говорите?
— Потому что он умирает от голода.
Доктор долго не отвечал. Однако я хорошо себе представлял выражение его лица.
— Он не может есть?
— Он отказывается есть. Потому что то, что ему предлагают, ему не подходит.
Лили зашипела сквозь зубы и потянула меня назад, потому что внизу появился доктор — он почти бежал к входной двери.
— Уилл Генрииииииии! — взревел он.
— Пеллинор! Пеллинор, mein lieber Freund, куда же вы? Пожалуйста, прошу вас… — Полный австриец засеменил за ним на своих толстых ногах.
— Это не ваше чертово дело, куда я иду, фон Хельрунг, но я все же вам скажу — к Джону. Я хочу видеть Джона. — Он обошел своего бывшего хозяина и остановился у самого входа, увидев, что я стою наверху лестницы. — Пошевеливайся, Уилл Генри, — рявкнул он. — Приемные часы в этой психушке закончились.
— Вам не надо уходить, Пеллинор, — сказал фон Хельрунг.
— Почему нет?
Фон Хельрунг вздохнул.
— Потому что он здесь.
Доктор застыл. Он шагнул к фон Хельрунгу и тоном, которым часто обращался ко мне — жестким и не терпящим возражений, — сказал:
— Проведите меня к нему.
Его держали в комнате в дальнем конце второго этажа, через четыре двери от спальни Лилли. Фон Хельрунг, озабоченный тем, что час уже поздний и мы проголодались, велел Лилли отвести меня в столовую и начать ужин без нас. Уортроп отверг предложение.
— Уилл Генри останется со мной, — сказал он нашему хозяину.
Лилли тоже протестовала, говоря, что если я остаюсь, то и она должна остаться, иначе будет совершенно нечестно. Фон Хельрунг, в свою очередь, отверг это: он не мог распоряжаться мной, но распоряжаться Лилли мог и велел ей идти вниз. Она одарила меня ненавидящим взглядом, словно все это было по моей вине, и нарочито медленно пошла вниз, болтая руками и высоко поднимая колени, чтобы громко топнуть на каждой ступеньке.
