Фон Хельрунг два раза постучал в дверь, потом, после паузы, еще два раза. Я услышал тяжелые шаги по половицам и потом лязг нескольких засовов. Дверь со скрипом отворилась. За ней стоял Августин Скала, засунув огромную ручищу в карман старого бушлата. Он молча кивнул своему работодателю и отступил в сторону, чтобы мы смогли проскользнуть мимо его горообразной фигуры.
Комната была маленькая — кровать, шкаф, умывальник и камин с тлеющими в нем сырыми поленьями. На каминной доске стояла лампа, которая не столько светила, сколько отбрасывала тени, прыгающие на ковровом покрытии и на выцветших обоях. У меня было такое чувство, что я попал в пещеру.
Чанлер лежал на кровати под тяжелым стеганым одеялом, глаза были закрыты подрагивающими веками, ресницы трепетали с частотой крылышек колибри. Распухшие кроваво-красные губы были приоткрыты, и я из другого конца комнаты слышал его глубокое хриплое дыхание.
— Почему вы его сюда привезли? — тихо спросил доктор.
— Мы думали, что так будет лучше всего, — ответил фон Хельрунг.
— Мы?
— Семья и я.
— А что думал его врач?
— Я его врач.
— С каких это пор вы стали доктором медицины, фон Хельрунг?
— В том смысле, что он вверен мне, Пеллинор.
— И Мюриэл с этим согласилась?
Старый австриец кивнул и мрачно добавил:
— Она больше ничего не может для него сделать.
— Между прочим, я вас слышу.
Предмет их дискуссии не шевельнул и мускулом, но его глаза теперь были открыты, такие же кроваво-красные, как его губы, и блестевшие от переполняющих их слез.
— Это ты, Пеллинор? — спросил он, облизнув языком гноящуюся нижнюю губу.
— Это я, — сказал мой хозяин, подходя к кровати.
— И кто там с тобой? Это не малыш Филли?
— Уилл. Уилл Генри, — поправил его доктор, показав мне, чтобы я подошел поближе.
— Маленький жучок, — сказал Чанлер, стрельнув в меня своими горящими глазами. — Мои поздравления, Уилли Билли, он тебя поймал, но еще не убил. Ты разве не знаешь, что это запланировано? Как было и с твоим отцом, так будет и с тобой — ты умрешь у него на глазах. А потом он подарит твои останки Обществу, и они будут выставлены на обозрение в Контейнере Чудовищ, куда он складывает всех пойманных им тварей. — Он закашлялся. — И всем вам, тварям, там место.
— Ты меня разочаровываешь, Джон, — сказал Уортроп, игнорируя эту бредовую тираду. — Я рассчитывал, что ты уже будешь на ногах. Ты вчера пропустил прекрасную драку.
— Кто сорвал банк?
— Граво.
— Этот чокнутый лягушатник. Только не говори мне, что он и принимал ставки.
— Тогда не скажу.
— Помнишь, как один раз он спрятался за оркестром и его облевал трубач?
— И из-за этого его самого тоже вырвало.
— И он уделал свою даму, эту танцовщицу…
— Балерину, — сказал Уортроп.
— Да, верно. С тощими ногами.
— Ты называл ее «цаплей».
— Нет, это ты называл.
— Нет. Я называл ее Катариной.
— Почему ты ее так называл?
— Ее так звали.
С некоторым усилием Чанлер сумел рассмеяться.
— Чертов буквоед! «Цапля» лучше.
Доктор рассеянно кивнул.
— Я был просто уверен, что ты придешь на прием, Джон. Но кажется, тебе стало хуже…
— Я не могу прийти в себя, Пеллинор, — признал его друг. — Одно время я чувствовал себя лучше, но потом снова упал, как Сизиф с камнем.
— Но как ты рассчитываешь поправиться, если отказываешься есть?
По лицу Чанлера пробежала злость.
— Кто тебе такое сказал?
Уортроп взглянул на фон Хельрунга, который с большой озабоченностью всматривался в своего пациента.
— Почему ты не можешь есть, Джон? — настаивал, доктор.
— Я бы ел. Я достаточно голоден, я так голоден, что едва могу это выносить. Но они мне ничего не дают!
— Ну, Джон, — упрекнул его фон Хельрунг. — Ты ведь знаешь, что это неправда.
— Я говорю вам правду! — закричал Чанлер. — Говорите мне правду и вы!
Он закрыл глаза и застонал от бессилия. Потом с огромным усилием, мучительно отбирая слова из мешанины своих мыслей, выговорил:
— Не… говорите… мне… что… правда.
— Все, что ты захочешь, — все. Только назови, и я обещаю, что в течение часа ты это получишь, — сказал Уортроп.
Чанлер весь дрожал. Из уголков его глаз текла жидкость. Доктор потянулся вытереть ему слезы, но его друг резко дернулся под одеялом.
— Нет!.. Не… прикасайся ко мне… Пеллинор.
— Назови, Джон, — настаивал доктор.
Голова Чанлера раскачивалась из стороны в сторону. Из глаз по-прежнему лились слезы, наволочка вся была в мокрых пятнах.
— Я не могу.
Монстролог и фон Хельрунг отошли к камину, чтобы Чанлер их не услышал.
— Это бессовестно, — сказал Уортроп фон Хельрунгу. — Ему нужен врач. Единственный вопрос: вы его вызовете или я?
— Я это слышал! — отозвался Чанлер.
— Его состояние вне компетенции… — начал фон Хельрунг, но его бывший ученик был непреклонен.
— Его надо немедленно отправить в Бельвю
[11]
и не тратить зря время здесь, с этим бабуином в бушлате.
— Дерьмо!
Оба мужчины повернули головы на это ругательство.
— Хуже, чем голод, Пеллинор! — крикнул Джон Чанлер. — Это дерьмо! Каждый час целые ведра дерьма!
Уортроп посмотрел на фон Хельрунга.
— У него недержание, — извиняющимся тоном объяснил австриец.
— Значит, еще и дизентерия. И вы все еще думаете, что ему не нужен доктор? Через неделю она его убьет.
— Ты знаешь, каково это, Пеллинор? — крикнул Чанлер. — Валяться в собственном дерьме?
— Мы сразу же меняем простыни, — возразил фон Хельрунг. — И ты можешь воспользоваться горшком, Джон. Он стоит рядом с тобой. — Он обернулся к Уортропу и умоляюще сказал: — Я делаю все, чтобы ему было как можно удобнее. Поймите, mein Freund, есть вещи, которые…
Доктор отмахнулся от него и вернулся к кровати.
— Не та метафора, — с трудом выговорил Чанлер. — Не тот ад. Не Сизиф. Не греческое. Христианское. Дантовы реки дерьма. Вот что это.
— Я забираю тебя в больницу, Джон, — сказал ему Уортроп.
