— В сумасшедший дом, — прошептала она.
— Пожалуйста, пожалуйста, Мюриэл, ты должна быть сильной, должна быть сильной ради Джона, — сказал фон Хельрунг, взяв ее под локоть и ведя к креслу. — Вот так. Сядь. Ты ведь послушаешься дядю Абрама, да? Есть время для печали, но это время еще не пришло! Хочешь, Бартоломью что-нибудь тебе принесет? Хочешь бренди? Может, бокал хереса?
Она посмотрела мимо него на Уортропа.
— Я хочу своего мужа.
Доктор попросил разговора наедине с фон Хельрунгом. Они ушли в кабинет старика и закрыли дверь. Какое-то время я прислушивался к их спору; доктор бранил его за то, что он сказал полицейским, что они будут охотиться за мифическим чудовищем, тогда как их дичь — всего лишь человек в ужасном болезненном состоянии.
Я поднял голову и увидел, что Мюриэл смотрит на меня, улыбаясь сквозь слезы.
— Что с твоей шеей, Уилл? — спросила она.
Избегая взгляда этих пронзительно прекрасных глаз, я опустил свои на персидский ковер и пробормотал:
— Это был несчастный случай, мэм.
— Да, не думаю, что ты это сделал нарочно! — несмотря на свое состояние, она рассмеялась. — Это ведь нелегко, да? Служить монстрологу.
— Нет, мэм. Нелегко.
— Особенно если им оказался Пеллинор Уортроп.
— Да, мэм.
— Тогда зачем же ты это делаешь?
— Мой отец служил ему. И когда он умер, мне больше некуда было идти.
— А теперь, как я догадываюсь, ты для него незаменим.
Она улыбнулась моему изумлению.
— О, да, — сказала она. — Я почти не сомневалась, что он тебе это говорил. То же самое он говорил и мне, но это было очень давно. Ты его любишь, Уилл?
Вопрос лишил меня речи. Любить — монстролога?
— Мне не следовало спрашивать, — продолжала она. — Это не мое дело. Я знаю, что ты — все, что у него есть. Когда-то такой для него была я. Но дом нельзя построить на песке, Уилл. Тебе это что-нибудь говорит? Ты знаешь, что я имею в виду?
Я медленно покачал головой. Я не знал.
— Когда-то я себя утешала тем, что он просто не способен на любовь, что я не должна принимать на свой счет того, что случилось между нами. Но теперь, думаю, я понимаю. Ему не хватает не любви — он любит более неистово, чем какой-либо другой человек, которого я встречала, — ему не хватает смелости.
— Доктор Уортроп самый храбрый человек на свете, — сказал я. — Он монстролог. Он ничего не боится.
— Я понимаю, — мягко ответила она. — Ты просто мальчик, и ты смотришь на него другими глазами.
Мне нечего было на это ответить. Почему-то я услышал его голос, раздающийся на заснеженной поляне: «Ты мне отвратителен». Я опустил голову, вспомнив, как он прижимал меня к себе, вспомнив его теплое дыхание на своей шее.
Она почувствовала мою боль, и ее сердце тронула жалость.
— Ты знаешь, он тебя очень любит, — сказала она.
Я внимательно посмотрел на нее. Она дразнила меня?
— О, да, — продолжала она с улыбкой. — Хлопочет о тебе как курица-наседка. Это очень мило — и так непохоже на него. Только прошлой ночью он говорил…
Она заставила себя замолчать. Она отвернулась. Я увидел, что она покраснела.
К тому времени, как два монстролога прервали свой спор, она собралась уходить. Хотя фон Хельрунг умолял ее остаться, ее ничто не могло разубедить.
— Я не буду здесь прятаться, как испуганный котенок, — сказала она. — Если его не схватят, то он придет домой, и я хочу быть там, когда он придет.
— Я пойду с тобой, — сказал доктор.
Не глядя ему в глаза, она просто сказала:
— Нет.
Но Уортроп не успокоился; он пошел за ней к дверям и, помогая ей одеться, продолжал настаивать на своем.
— Ты не должна идти одна, — сказал он.
— Не глупи, Пеллинор. Я его не боюсь. Он мой муж.
— Он не в своем уме.
— Этот дефект не такой уж редкий среди вас, монстрологов, — поддразнила она его. Она обращалась к его отражению, поправляя шляпку перед зеркалом в коридоре.
— Можно хоть минуту поговорить серьезно?
— Расскажи мне про минуту, когда бы ты не был серьезен.
— Здесь ты будешь в безопасности.
— Мое место дома, Пеллинор. В нашем доме.
Он был захвачен врасплох и не пытался этого скрыть.
— Тогда я иду с тобой, — сказал он.
— С какой целью? — напористо спросила она. Она отвернулась от зеркала, щеки ее горели. — Защитить меня от моего собственного мужа? Если он так болен, как ты говоришь, то разве это нужно?
Он не нашелся что ответить. Она улыбнулась и легко коснулась рукой в перчатке его кисти.
— Я не боюсь, — повторила она. — К тому же мне как замужней женщине не пристало принимать у себя джентльмена в отсутствие мужа. Что подумают люди?
— Меня не волнует, что подумают люди. Меня волнует…
Он не стал — или не смог — заканчивать мысль. Он поднял руку, чтобы коснуться ее щеки, но быстро опустил, краем глаза заметив меня.
— Уилл Генри, — раздраженно бросил он, — почему ты все время крутишься вокруг меня, как призрак Банко
[14]
? — Он повернулся к ней. — Очень хорошо. Ваше чертово упрямство меня сломило, мадам. Но вы точно не сможете отказаться, чтобы с вами поехал Бартоломью.
Фон Хельрунг нашел, что это замечательная мысль, и Мюриэл согласилась, чтобы их успокоить. Казалось, что ее забавляла их забота.
— И позвони мне, когда доберешься. Не заставляй меня волноваться, liebchen! — крикнул фон Хельрунг с порога. Он дождался, пока экипаж выехал на улицу и скрылся из виду, и закрыл дверь. С тяжелым вздохом он провел своей короткой рукой по волосам. — Мое сердце болит о ней, Пеллинор. Дорогая Мюриэл в шоке. Она еще не осознает, что Джон навеки потерян для нас.
— Оставьте эту мелодраматическую чепуху, — сказал мой хозяин. — Она действует мне на нервы. Может быть, он и потерян, как вы говорите, но на срок гораздо более короткий, чем вечность. Я считаю, инспектор Бернс в течение часа позвонит и известит нас о его смерти или поимке.
Звонка не было ни в этот час, ни в следующий, ни в следующий. На Пятую авеню упали тени. Фон Хельрунг курил сигару за сигарой, наполняя пространство ядовитым дымом, а доктор мерил комнату шагами, то и дело посматривая на свои карманные часы. Он иногда останавливался у окна и смотрел на улицу, надеясь увидеть двуколку инспектора. В четыре с четвертью, когда солнце уже опускалось к Гудзону, в дверь просунула голову горничная и спросила, останутся ли доктор и его подопечный на ужин.
