- Отстаньте. И без того тошно.
- Никогда не видел, чтобы шимпанзе с пуделем танцевали пасодобль, что-то новенькое, - произнес мой сосед-японец с сильным бельгийским акцентом.
Я взглянул на него:
- Вы из Бельгии?
- Нет, почему?
- Так, ничего. Это, верно, что-то со мной... Еще коньяк, пожалуйста.
- Не нужно бояться заглянуть в самую суть вещей, - сказал бармен.
- Почему он выкрасил его в розовый, этого пса?
- Жизнь в розовом цвете, - предположил бармен. - Немного оптимизма.
- Но почему пасодобль? Есть ведь вальс, танго, менуэт, классические балеты, наконец; ну правда, есть из чего выбирать!
- Вы правы, - согласился бармен. - Действительно, этого - хоть отбавляй. Мне лично нравится чечетка. Но понимаете, сеньор Гальба, он испанец в душе. Fiesta brava
[11]
. Весь в ярком свете. Жизнь, смерть, muerte, и все такое,
- Смрт, - вставил я.
- Что?
- Смрт, ползет по ноге, опаснее, чем ядовитый скорпион, вот и все.
- В жизни не видел лучшего номера дрессировки, чтоб мне провалиться! воскликнул японец с бельгийским акцентом.
Бармен, вытирая стакан, спокойно возразил:
- Это как посмотреть. Всегда можно сделать лучше. Нет пределов совершенству. Вы немного опоздали, тут недавно другой номер был. Человек-змея. Он складывался совершенно противоестественным образом, так что даже смог уместиться в шляпной коробке. Каждый изворачивается как может.
Бутылки стояли в ряд вдоль зеркала, и я видел, как шимпанзе с пуделем танцуют у меня за спиной. Еще я видел свое лицо, едва изменившееся. Всегда думаешь о себе лучше, чем оказываешься на самом деле.
Я спросил у бармена жетон, спустился в подвальный этаж и позвонил Жан-Луи. Я не виделся с ним месяцев семь. Я не верил в дружбу, которая всегда заканчивается одними разговорами. Янник не хотела ни расстраивать ближних, ни вызывать их сочувствие. И мы решили, что, кроме ее брата, никому ничего не скажем. В таких случаях поведение друзей, даже самых искренних, превращается в нелепый ритуал чередования робости, тревоги, неловкости; они усиленно это скрывают, стараясь в то же время держаться как можно более естественно и непринужденно, что в конце концов становится невыносимо. Десять лет Янник работала стюардессой на рейсах в Индию, Пакистан и Африку. "Там мне было бы легче, - пояснила она. - У нас люди отвыкли умирать". Вот мы и решили никого не беспокоить. Однако брата все же нужно было поставить в известность; не то чтобы они были сильно привязаны друг к другу" но она очень любила родителей, а он был единственным живым напоминанием о них. Ничего особенного он из себя не представлял, ограниченный малый, в постоянных мечтах о новой машине; а так как Янник была красивой, веселой и счастливой, мне всегда казалось, что он злился за это на сестру, как если бы она отобрала причитающуюся ему долю наследства. Узнав о ее несчастье, он сразу засуетился, стал говорить о каких-то чудесных операциях - их делали на Филиппинах прямо голыми руками, об одном своем друге - его отец прожил после этого еще десять лет, о сенсационных исследованиях - они должны были вот-вот закончиться; словом, не захотел ничего знать и повел себя как последняя свинья: наобещают что угодно, только бы их оставили в покое. Он даже проторчал два дня в Институте радиологии, проходя полный медицинский осмотр: он, видите ли, где-то слышал, что это наследственное. "Ничего, купит новую тачку и успокоится, сказала тогда Янник. - В сущности, это из-за меня он такой". Итак, я постепенно отдалился от всех своих друзей, взял в "Эр Франс" отпуск на полгода и в настоящее время находился в подвалах "Клапси", среди хаоса, который, кстати, можно было расценить и как проявление милосердия: он освобождал меня от необходимости платить по счетам реальности.
- Да, алло... Я его разбудил.
- Это я, Мишель... Дружба, сплотившая нас за двадцать лет полетов во все концы света...
- Ну, ты нахал, шесть месяцев прошло, больше...
- Если бы друга нельзя было оставить на время, это уже не считалось бы дружбой...
- Да, но почему ночью, позволь спросить? Полгода не звонил, мог бы пару часов и подождать... Или что?.. Что-то серьезное?
- Как Моника?
- Прекрасно, все остальные тоже. Что с тобой?
- Она всегда меня жалела, потому что я не могу плакать. Она говорила, что я не представляю, как это хорошо.
Он молчал. Должно быть, голос мой звучал надломленно. Как она сказала? "Сиротствуете без женщины..."
- Мишель, что с тобой? Сейчас же иди домой. Пропал, как в воду канул, а теперь... Да что происходит?
- Пасодобль. Черная обезьяна танцует пасодобль с розовым пуделем.
- Что за бред?
- El Fuego de Andalusia.
- Что?
- Ничего. Абсолютно ничего. Так называемый конкурс дрессировки, только мы не знаем, кто музыку заказывает. Они забрались на свой чертов Олимп, эту гору дерьма, и наслаждаются. Каждый должен объять необъятное, это их присказка, они требуют этого от нас. Знаешь, тут один так извернулся, что поместился в шляпную коробку. Один из нас, из тех, кто прогибается. Гнусные боги-макаки восседают на Олимпе из наших гниющих останков и забавляются. Вот. Это я и хотел тебе сказать. Все мы ходячие шедевры.
- Ты пьян.
- Нет еще. Но я стараюсь.
- Ты где?
- В "Клапси".
- Это еще что?
- Ночной клуб, всемирно известный.
- Хочешь, чтобы я пришел?
- Нет, что ты. Я так просто звоню, чтобы время быстрее прошло. Это скоро закончится. А может, уже закончилось.
- Что ты там забыл, в своем "Клапси"?
- Жду одну знакомую, ей тоже плохо. Мы решили создать общество взаимопомощи. Извини, что разбудил тебя.
Жан-Луи молчал. Настоящий товарищ. Помогал мне убить время.
- Как Янник?
- Мы расстались.
- Не может быть. Ты что, смеешься? Только не вы двое.
- Она ушла от меня сегодня ночью. Наверное, поэтому я тебе и звоню. Мне нужно было кому-то сказать об этом.
- Не верю. Вы были вместе, дай бог памяти... двенадцать, тринадцать лет?
- Четырнадцать, с небольшим.
- Я никогда не встречал такой пары, как ваша. Такой...
- Неразделимой?
- Просто не верится! Ну хорошо, поссорились; только не говори мне, что это окончательно.
- Это окончательно. Она уходит. Мы никогда больше не увидимся.
- В каком она рейсе сейчас? Эй! Ю.Т.А.!
[12]
Мишель! Алло! Ты слушаешь, Мишель?
