— Букийар, — говорил, к примеру, Ренье.
— Кем был Букийар? — спрашивал Ла Марн, говоривший от имени эпохи.
— Свободным французом. Он принял участие на «Харрикане» в битве за Англию. Сорок лет, пять побед. Сбит. Попытался прыгнуть с парашютом. Крышу заклинило. Тогда он запел Марсельезу и пел ее до самого конца.
— Не выношу непристойных историй, — говорил Ла Марн, — Откуда вам известно, что он пел. непроизносимое?
— Он оставил включенным свой микрофон.
— Не выношу непристойных историй, — пробурчал Ла Мари. — Впрочем, я куплю вам словарь арго. Он научит вас думать по-мужски.
— Робер Колькана, — говорил Ренье.
— Немножко стыдливости. — говорил Ла Марн. — Застегните пуговицы. Немного выдержки. Луи-Фердинан Селин или вот, Марсель Эме.
— Ну да, ну да.
— Или уж тогда, знаете, что вам следовало бы сделать? Вам следовало бы отправиться в Мексику» основать Свободную Францию. Не нужно думать, что от генерала де Голля не было никакого проку. В следующим раз игра будет заключаться в том, кто первый запрыгнет на микрофон. Ах, но.
— Я подумываю над этим, подумываю.
— Отправиться основать настоящую Францию где-нибудь в дебрях мексиканского леса. Вы сможете тогда заполучить ее полностью для себя одного, чистую и девственную, такую, какой вы ее захотите. Чем не сокровище Сьерра Мадре.
— Робер Колькана, — говорил Ренье. — В сороковом ему было шестнадцать с половиной. Он надевает свой костюм бойскаута, пересекает в лодке Ла-Манш. Хочет сражаться за честь и свободу: бойскаут, говорю я вам. Де Голль определяет его в лицей. В сорок третьим он вступает в дивизию «Лотарингия» и гибнет, пытаясь увести свой поврежденный самолет от поля, на котором играли в футбол мальчишки.
— Постыдились бы, — говорил Ла Марн. — Вас ведь слушают. Будьте мужиком, говорите о траханье. Я куплю вам словарь арго.
— Чем раньше, тем лучше.
— Это правда, что вы сбрасывали бомбы на Францию?
— Правда.
— Зачем?
— Затем, чтобы не убивать французов.
— Вы никогда не убивали французов?
— Никогда. Даже во сне.
— Нужно все-таки время от времени давать себе волю, — говорил Ла Марн. — Что испытываешь, когда сбрасываешь бомбы на Фракцию?
— Эффект Кармен.
— Не понимаю.
— Спойте Кармен, тогда поймете.
Ла Марн прикладывал руку к сердцу и начинал выводить, хоть и очень фальшиво, но с чувством:
Любовь — дитя, дитя свободы,
Она законов всех сильней,
Меня не любишь ты, зато тебя люблю я.
Так берегись любви моей!
— Вот что испытываешь, когда сбрасываешь бомбы на Францию, — говорил Ренье.
Но теперь они были у Педро и ждали карнавального шествия или чего-то еще, Бог знает чего; да они об этом совершенно и не думали, они не думали ни о чем таком и смотрели из окна кафе на толпу людей, которые несли свои лица как усталые лозунги. Английские туристы в углу жадно участвовали в карнавальных увеселениях. Но и тут тоже они оставались островитянами. Сидя кружочком в своем углу, они со смущенным видом бросались время от времени серпантином и горстями конфетти, со своего рода автоматизмом, в котором не было и следа удовольствия и непосредственности. За их столиком — в белой фуражке и со значком на отвороте — сидел гид, не уделяя им ни малейшего внимания, с полным безразличием профессионала, привыкшего к страданиям других. Ренье подумал о целых жизнях добровольного внутреннего заточения, которые потребовались для того, чтобы дойти до такой степени фригидности. А между тем он видел, как они, в своих белых свитерах и с шарфами на шеях, уходили на рассвете на свидания, туда, где действительно требовалось умение отдаваться полностью, видел, как порой их самолеты вспыхивали в небе рядом с ним, как мгновенные солнца, — и это было еще одним проявлением любви и способом ухаживания.
— О чем вы думаете? — спросил с подозрением Ла Марн, поймав дружелюбный взгляд Ренье, наблюдавшего за группкой.
— Гай Гибсон, — проговорил Ренье. — Пэдди Файнакейн, «Моряк» Мэлейн, Мушотт, Дюперрье, Зирнхельд.
— Я куплю вам словарь арго, — сказал Ла Марн. — Твердо стоять ногами на земле, вот о чем я говорю.
— На четвереньках — еще вернее.
— Ну ладно, — сказал Ла Марн. — Немного выдержки. Педро, у тебя не найдется словаря арго?
— Нет, но у меня есть телефонный справочник.
— Де Месмон, Рокэр, Ле Калвез, Сент-Перез, Ла Пойп, Альбер, Эдзанно.
— Держите себя в руках, черт возьми, — взмолился Ла Марн. — Застегнитесь на все пуговицы. Одерните юбки. Немного стыдливости. Здесь дама. — Он галантно повернулся к девице: — Извините его, мадемуазель. Он не умеет жить. Свинья.
— Ну и расшумелись эти двое, — сказала девица.
Педро наблюдал за ними своими серьезными печальными глазами.
— Зачем вы туда едете? — спросил он.
— Это не я, это он, — стал защищаться Ла Марн. — Я отправляюсь туда не по убеждениям. Я отправляюсь туда по дружбе. Я не верю в идеи.
— Зачем это тебе нужно, Ренье?
— Зачем мне нужно — что?
— Корея.
— Франция, — уточнил Ренье.
— Прошу вас, — молил Ла Марн. — Не надо таких слов. Нельзя употреблять такие слова. Это слишком грубо. Вы заставляете меня краснеть… Здесь дама. Простите его, мадемуазель.
— О! Я, знаете ли.
— Франция, — сказал Педро, — ты даже забыл уже, что это такое.
— Это кровь, которую отдают за что-то иное, а не за Францию. Ла Марн не на шутку разозлился.
— Еще одно такое слово — и кому-то не поздоровится, — объявил он. — Первый, кто еще раз произнесет «Франция», получит в морду. Я не хочу больше слышать это, ясно? Я джентльмен, черт возьми. Говорите о траханье и будьте вежливы.
— Да вы что! — запротестовала девица.
— Я говорю не о вас, — сказал Ла Марн. — Я говорю вообще.
— Ирлеманн, Бекар, Флюри Эрар, де Тюизи, — пошел в наступление Ренье.
— Бельмонте, Манолете, Луис Домииген, — прокричал Ла Марн.
— Они будут участвовать в корриде на аренах Симьеза, — сказала девица.
— Жаль, что она проститутка, — буркнул Ла Марн.
— Да вы что! — завопила девица. — Выбирайте выражения.
— Извините меня, мадемуазель, — испугался Ла Марн. — Я говорил о человеческой расе. Я не имел в виду вас, поверьте мне.
— Тогда ладно, — сказала девица.
— Все же мне не по себе оттого, что вы направляетесь в Корею, — сказал Педро.
