— Поосторожнее, бабушка! — прикрикнул на нее Артур.
— Да что ты с ними миндальничаешь, — бросил сквозь зубы напарник. Замешательство уже начало покидать его, сменяясь злостью. — А ну все назад! Осади, не то буду стрелять!
— Сволочи!
— Звери!
Несколько комков сухой глины пролетело по воздуху, так и не достигнув цели.
— Ах, вы так? — скрипнул зубами напарник Артура, и лицо его окончательно перекосилось. — Еще шаг — и я стреляю! Кому сказано — назад! Это последнее предупреждение… вашу мать!
Из толпы беженцев понесся ответный мат, и на некоторое время переговоры между ними и напарником Артура свелись к соревнованию по «этажности» выражений.
«Пусть хоть так, — продолжал молиться Артур, — лишь бы не стрелять».
Небольшой камень ударил его по щеке, заставив вскрикнуть от боли. Стоящая за тонкой паутиной колючей проволоки толпа дышала ненавистью, и Артур ощутил вдруг, что перед ним — огромный и могучий зверь, готовый в любой момент сорваться с цепи… или уже сорвавшийся и собирающийся прыгнуть.
— Стой, стрелять буду! — ошалев от внезапно нахлынувшего страха, завопил он и поднял автомат.
Лица… Нет, не лица были перед ним — косые уродливые маски, в которых исчезли последние искры человеческого духа. Ненависть и страх, страх и ненависть — вот и все, что можно было прочитать на них, вот и все, чем жили они в этот момент.
В какой-то миг Артур вдруг понял, что смотрит на маски через прорезь прицела.
«Нет, я не хочу стрелять… я не хочу!»
Прицел прыгал перед глазами, и вдруг перед ним очутилась женщина с всклокоченными распущенными волосами. В руках ее был младенец — ничего не понимая, он пищал и сучил ручками.
— Что ж ты не стреляешь, сволочь?! — с яростью уставившись на Артура, заорала она. — Ну давай, стреляй! Ну!
— Стой, стрелять буду, — в отчаянии прошептал Артур, уже не заботясь о том, что его кто-то услышит. Что-то умирало в этот момент в его душе — медленно и тяжело, корчась в затяжной болезненной агонии.
— Что, слабо? — продолжала наседать женщина, все ближе подступая к проволоке, упираясь в нее. — Что ж ты не стреляешь?
— Отойди, дура! — рявкнул напарник, и Артур впервые за все время знакомства ощутил благодарность к нему — за то, что тот не выстрелил сразу. — Мы не шутим. Можем и прибить!
— Так убивайте! — почти спокойно предложила она. — Мы все равно обречены. Что мы теряем?
«Нет, только не это, — простонал Артур про себя, стреляя в воздух, — только не это…»
* * *
Винный магазин подвернулся кстати — «охотники на зомби», сами того не сознавая, давно уже искали разрядку. И хотя сбегавший туда на разведку Селедка честно сообщил, что констрикторов в помещении нет и все двери открыты, толпа ломанулась внутрь с не меньшим пылом, чем за «добычей», и вскоре уже не одна пустая бутылка разлетелась, сбитая на лету метким ружейным выстрелом.
После пережитого пьянели быстро. Не прошло и получаса, как кто-то уже уткнулся носом в землю (компания вновь успела подрасти — то тут, то там находились новые добровольцы, готовые побродить-пострелять), кто-то по привычке затеял драку, но свалился на пол, сбитый тренированными кулаками бритоголового вожака, стержня компании. Обрывки песен, отдельные хвастливые заявления начали вырываться из глоток; кто вспоминал охоту, кто просто разглагольствовал «за жисть»…
— Бей … зомби! — растопырив руки, пошел на вожака красноносый мужик средних лет.
Удар в солнечное сплетение заставил его согнуться и отлететь в сторону.
Правая рука вожака по кличке Цицерон — парень, что проводил агитацию возле магазина «Охота», — неожиданно пьяным движением расколошматил о стену почти полную бутылку коньяка и громогласно объявил:
— А я знаю, кто это сделал! Это жиды во всем виноваты… Вот!
Взгляд у него был мутным и красноватым.
— Вы слышали? — вытянул вперед руку вожак, и палец его мелко затрясся. — Слышали, да? Ребята, бей жидов!
— Бей! — подхватили его крик.
— Вперед!
Натыкаясь друг на друга, пошатываясь от выпитого, выкрикивая нечленораздельное «бей», все ринулись к выходу, а оттуда — к ближайшему подъезду.
Искали по списку жильцов. Подходящая фамилия обнаружилась на втором этаже. Дверь была заперта, но ее быстро вынесли топорами.
В комнате к стене прислонилась круглолицая седая старушка, двое детей, настороженно поблескивая глазенками, пугливо жались к ее полноватому телу.
— Не смотрите туда, — шептала старушка, прикрывая внуков руками, — не смотрите, милые…
— Бей! — вращая красными глазами, выскочил в центр комнаты вожак. Здесь он не боялся идти в авангарде.
— Не смотрите… не смотрите… — тихо повторяли старческие губы.
Она не боялась за себя — возраст позволял ей такую роскошь; ее глаза с выцветшими ресницами смотрели на убийц открыто и спокойно.
— Б-б-б… — Рот бритоголового вожака конвульсивно задергался.
Злоба исчезла с его лица, сменившись тупостью, взгляд остановился… Вытянутые вперед руки задвигали скрючившимися, как клешни, пальцами — констриктор искал жертву.
Несколько человек попятилось.
— Что вы стоите?! — сбиваясь на фальцет, перехватил командование Цицерон. — Бей!
…Руки бывшего начальника, шефа, командира и друга, развернувшись, схватили его в охапку.
— Бей! — повторился крик без уточнения «адреса», и группа снова пришла в движение…
* * *
— Вот, перекусите. — Тихий швырнул на стол небольшой пакет с консервами и торжественно вручил Альбине консервный нож. — Надеюсь, Анна, вы простите меня… Я ведь не о себе беспокоился.
Анна подняла покрасневшие от бессонницы глаза с опухшими веками, но ничего не сказала. Несколько минут назад ей показалось, что Максик стал легче дышать, что в его повторяющемся монотонном дерганье наметился сбой, но она не могла поручиться, что не принимает желаемое за действительное.
— Еще одну таблетку сульфадиметоксина, — словно не замечая Тихого, проговорила она, обращаясь к Альбине.
Девушка, не выпуская консервного ножа из рук, тут же выполнила ее просьбу.
— Вы поешьте, — робко посоветовала она.
Анна внушала Альбине уважение, граничащее со страхом.
— Спасибо, я не хочу, — безразлично ответила врач, — если можно, дайте мне воды.
Альбина протянула стакан в надежде, что та хотя бы попьет, но нет — рука Анны потянулась к губам больного.
— Ну а вы как? — повернулась к Тихому Альбина. Она опять чувствовала усталость (неудивительно — трое суток на ногах с крошечными перерывами на сон) и не особо стремилась к поддержанию разговора.
