— Но ведь вы так не считаете? — впервые к их разговору присоединилась и Анна.
— Я просто неисправимый пессимист. Веселый пессимист — и это уже само по себе не вполне нормально. — Тихий подошел к стене и принялся, подталкивая пальцем, раскачивать таблицу для проверки зрения — единственную деталь, кроме кровати и стеклянного традиционного шкафчика, указывающую на то, что в этой комнате медпункт находился еще до катастрофы.
Цветные обои, кашпо на стенах, кресла, особый, слишком тяжеловесный для медицинского, стол создавали иллюзию заурядной кабинетной обстановки, хотя, по изначальной задумке, силились имитировать обстановку домашнюю.
— Да, сложности будут, — задумчиво произнесла женщина. — Все сразу уехать не смогут, это факт. Начнутся ссоры, каждый захочет убраться отсюда первым…
— Да, — развел руками Тихий, — об этом я не подумал… Но будь что будет. Не надо портить людям праздник!
* * *
…В хрониках эпидемии затерялась одна история, не имеющая отношения к основному развитию событий, но достаточно любопытная и загадочная, чтобы о ней стоило упомянуть. До сих пор никто не дал ей мало-мальски логического толкования, но огромное количество свидетелей подтверждают правильность изложенных здесь фактов.
Жил-был коллекционер. Не совсем обычный — это был коллекционер без коллекции. Он мечтал о ней, собирал мысленно, видел в снах, грезил наяву, но на практике сумел приобрести всего лишь две вазы, да и то благодаря нескольким годам полуголодного, нищенского существования.
Любопытные вещи делает порой с человеком страсть! Лишившись всего — здоровья (поскольку природа никому еще не позволила безнаказанно голодать так долго), семьи (какая женщина выдержала бы жизнь с сумасшедшим?), уважения и друзей (одних из-за того, что он вообще избрал себе в жизни такую нелепую цель, других — потому что так и не смог собрать настоящую коллекцию, застрял на полдороге), — этот коллекционер-неудачник считал себя самым богатым на Земле и, возможно, не только на ней.
Лишь только рабочий день заканчивался, он спешил домой, чтобы вытащить свое сокровище, поставить его в центре комнаты и сесть рядом, восторженно и завороженно вглядываясь в путаные завитки узоров. При этом, как свидетельствовали соседи, выражение его лица становилось столь блаженным, что любой сказал бы: «Вот человек, знающий, что такое счастье!»
Красоту сложно видеть и понимать — редко она бывает на все сто процентов бесспорной. Разве что у признанных шедевров заурядный человек, не понимающих их истинной ценности, станет делать вид, что так же восхищен, как и знатоки, и хотя большинство людей хотя бы понаслышке знали, что китайские вазы — предмет коллекционный, а стало быть, уважаемый, мало кто понимал суть невероятного преклонения перед обычной (если вдуматься) посудиной. Ну, ваза… Ну, красивая. Мало ли в свете красивых ваз? Было бы из-за чего калечить собственную жизнь!..
Да, никто не понимал этого человека, даже собратья по хобби. В большинстве своем коллекционеры — люди достаточно состоятельные, особенно те из них, что избрали своей страстью не марки или спичечные этикетки, а предметы изначально недешевые. Мало среди них осталось искренних, бескорыстных энтузиастов. Да, все они были способны восхищаться тем или иным ценным приобретением, некоторые предметы и у маститых коллекционеров вызывали нежные чувства, но никто из них не стал бы столь безраздельно отдавать себя коллекции-недоделке, коллекции-уроду, недоколлекции — да мало ли какие обидные прозвища ей еще можно придумать! Поэтому и они недоумевали по поводу «чока» своего неудавшегося коллеги. Нет денег — за коллекционирование китайских ваз не берись. Коллекция — это ведь не только качество, а и количество, вечно растущее, вечно обновляющееся…
Однако он видел в своем сокровище не вложение денег, не воплощение престижа, а саму Красоту, и жил ею, превращая свое любование вазой в особое таинство.
Когда грянул гром, когда по улицам зашагали душители, а толпы начали громить магазины, превращая торговый центр города в руины, чудак, ужаснувшись творимым кругом кошмаром, подхватил любимую вазу, сунул вторую в наплечный мешок и покинул свою нищенскую чердачную комнатку. Он не думал о своем спасении — то, что его жизни что-то угрожает, прошло мимо сознания.
Ваза… Ваза, которую могут разбить взбесившиеся варвары, — вот единственное, что волновало его, когда он осторожно вливался в тянувшийся к лесу людской поток. Лишь о ней он думал, когда то спереди, то сзади, то сбоку раздавались крики и людская река круто поворачивала в сторону от места очередной маленькой трагедии. Общий поток вилял — чудак нес свою вазу по прямой, лишь изредка уступая особо мощному движению, чтобы оно ненароком его не смело.
Он шел, пока не наткнулся на колючую проволоку.
То, как он отреагировал на нее, было уже описано выше. Сперва чудак сидел и думал о том, что здесь для вазы будет безопаснее. Даже если пойдет дождь, она в худшем случае намокнет, зато никакой сумасшедший не бросится ее разбивать.
Он ошибся, но быстро понял это — когда шум вокруг стал угрожающим, чудак подхватил свое сокровище и поволок его обратно в лес.
«Вот здесь, — думал он, пробираясь между деревьями, — ей и в самом деле будет безопаснее. Диким животным не нужны вазы…»
Диким животным вазы были не нужны хотя бы потому, что все они или сидели в зоопарке, или давным-давно превратились в шкуры и чучела. Чудак этого не знал, как не знал многого другого — например, кто находится у власти в стране, где он живет, как называется эта страна, чем она была в прошлом и чем может стать в будущем…
Зато он знал всю историю синей китайской вазы.
В какой-то момент чудаку попался констриктор. Посмотрел на него, понюхал воздух, пощупал вазу окровавленными лапами и прошел мимо.
Констрикторы предпочитали душить людей, а этот чудак был для этого слишком странным.
Так он и шел, сам не зная куда.
Люди шарахались от него, принимая за констриктора.
Констрикторы обходили его стороной, принимая совсем уж неведомо за кого. Ну а диких животных, как уже было сказано, в лесах не водилось. Так он и шел, так он и шел…
Ваза медленно плыла над многолетним слоем хвои, над трилистниками кислицы, над мелким, выжженным солнцем черничником. На нее смотрела пара влюбленных глаз.
Больше эти глаза не умели видеть ничего, и потому в них поблескивал счастливый огонь… вне общей беды, вне времени, вне жизни.
* * *
Пожар возник незаметно, и даже когда его языки начали подниматься над домами, ни на одной из пожарных станций не прозвучал сигнал тревоги. Где-то констриктор придушил хлопотавшую у плиты хозяйку, кто-то оставил без присмотра включенный утюг, падали на ковры тлеющие сигареты, высыпались искры из каминов, подпорченных во время сражений… Над всем этим плыл ставший невидимым газ, и под его дыханием крошечные язычки пламени набирали силу, мельчайшие искорки превращались в маленькие костры, которые тянулись друг к другу, сливались и с новым порывом белесоватого ветра расцветали все пышнее, обрушиваясь на стены домов и на все, что могло послужить огню пищей.
