Кожемяка. Что?!
Валерий. Я хотел сказать: ваш выбор. Мне вовсе не хочется вас обманывать. Давайте сделаем так: вы выплатите мне мою часть, и я отдам наследство вам. Целиком. Договорились?
Кожемяка (с подозрением). Нннн… Н-ннеее-ее… Небось заломите?
Валерий (делаясь убийственно обаятельным). Обижаете, мальчик. Червонец вас устроит?
Кожемяка. Восемь! Ну, восемь пятьдесят…
Валерий. И пошлина за ваш счет.
Кожемяка. Какая пошлина?
Валерий. Сейчас я вызову нотариуса. Он все оформит.
Кожемяка. А-а-а… Пошлину пополам!
Валерий встает. Где-то, видимо, на улице, звучат два выстрела. Скорее всего, мальчишки балуются петардами. Эхо отдаляется, убегая на другой конец города — пыльных «карманов» сцены, где хранятся отжившие свой век декорации. Длинная тень тянется наискосок от Смолякова к авансцене. Черная тень. Невозможная — в этом освещении.
Шум улицы исчезает.
Совсем.
Звукооператор остановил фонограмму.
Валерий (в мертвой тишине). Хорошо. Пошлину пополам.
19
…Метель.
Настоящая.
Мокрый снег липнет к стеклу. За окном царит белая карусель, вовлекая в себя дома, машины, людей, скрепляя мир цементом пляшущих хлопьев. Поднятые воротники, такси буксуют в сугробах. Глядя в окно, улыбаюсь. После чего возвращаюсь в постель. В нагретую, обжитую берлогу. Хорошо болеть в январе! Во второй половине. Елки-палки, лес густой закончились — Дед Мороз скоро станет никому не нужен. До проводов зимы, когда паркам города понадобятся мои услуги, еще далеко. Всех денег не заработаешь. Можно славно погрипповать: чай с малиной, перцовка на растирку и внутрь, забота жены, вялое сочувствие сына. Безделье облагораживает.
Я лежу, болею, сразу веселею…
Звонок телефона. Ну просил же, если уходите, оставлять трубку рядом, на подушке! Тихо стеная, покидаю благословенное лежбище. Тащусь в столовую.
— Да! Слушаю!
— Валерий Яковлевич? Доброе утро!
— Кто? Кто это?
— Качка!
— Какая качка?!
— Девичья у вас память, Валерий Яковлевич! Качка, Матвей Андреевич!
— Подполковник? Вы?!
— Уже полковник. Вашими молитвами. Ну что, вспомнили?
Матвей Андреевич говорит без умолку. Беспокоится хрипами в моем голосе. Рекомендует горячее молоко пополам с «Боржоми». Еще добавить масло какао, и всю ангину… Поддакиваю, смеюсь, киваю. Поздравляю с новой «звездочкой». Разумеется, я помню его. Разумеется…
А еще я помню лучший катарсис своей жизни.
Метель за окном. Пух тополей. И я, счастливый, боясь лишний раз вздохнуть, смотрю из зала — пятый ряд, третье место! — как Не-Я, Тот-Кто-На-Сцене, звонит нотариусу. В ожидании последнего забавляет Кожемяку-младшего анекдотами и походными байками. Открывает дверь. Внимательно следит, как «северное сияние», приехав за полчаса, оформляет дарственную. Вот Не-Я платит свою половину пошлины. Берет у Кожемяки-младшего деньги. Спектакль стремительно близился к финалу. И когда дверь захлопнулась за ними, за неприятным больным парнем и нотариусом, а на сцене в полной тишине остался Не-Я, когда тень от Не-Меня съежилась, скорчилась, втянулась в шар, образованный скругленными кулисами и падугами, когда Тот-Кто-На-Сцене кинулся к телефону — звонить подполковнику Качке! — и после минутного разговора, положив трубку, вытер пот со лба…
Зал встал.
Овация.
Я боялся, сердце лопнет от восторга.
— …а вам спасибо, Валерий Яковлевич! Это ведь вы предупредили: приглядитесь к молодцу. Я, грешным делом, решил, что вы просто засуетились. Но сказал кому надо. Вы, дорогой мой, как в воду глядели!
Горло начинает очень болеть. Очень.
— Убил? Он действительно убил кого-нибудь?!
Качка смеется:
— Ну почему сразу убил? Нет, Валерий Яковлевич, никого ваш пассия не убивал. Просто крупная афера, левые кредиты, то да се… Три дня назад закончился суд. Семь лет с конфискацией.
— Семь лет? Он же несовершеннолетний!
— Был несовершеннолетним. Детки растут, знаете ли.
Ну да, конечно. С августа прошлого года…
— С меня коньяк, Валерий Яковлевич. Вы выздоравливайте…
Мы прощаемся. И я успеваю, успеваю, успеваю крикнуть, терзая больное горло, ворваться прежде, чем Качка повесит трубку:
— Погодите! Вы сказали «с конфискацией»? Это как?
— Вы странный человек, Валерий Яковлевич. Как обычно. Имущество отчуждается в пользу государства.
— Все? Все имущество? А… шарик? Вы помните: тот шарик?!
— Который вы ему подарили? — успокоившись было, Качка вновь начинает хохотать. — Да, и шарик. В пользу государства. А что, надумали выкупить? Могу посодействовать…
Долго стою у телефона. Гудки в трубке. Метель за окном. Отчуждается. В пользу. Государства.
Мне кажется, скоро в зале будет аншлаг.
Завтра?
Через год? два? пять?!
Хлопает входная дверь.
— Тебе эпистола! — кричит Наташка, отряхивая снег с капюшона и воротника дубленки. — Поминальная!
Не поддерживаю шутки.
— Дай сюда.
Долго смотрю на белый конверт. Бюро Иммиграции и Натурализации.
…отчуждается в пользу государства.
— Лерка, ты чего? — Наташка волнуется. Трогает ледяной рукой мой лоб. — Поднялась температура?
Мне бы очень хотелось, чтобы все оказалось горячечным бредом.
Смотрю на конверт.
— Знаешь, Ната… Я боюсь, что из этой страны скоро придется линять.
— Лера…
Метель за стеклом колотится в окна.
Май 2001 г.
Вложить душу
Рассвет пах обреченностью.
Еще не открывая глаз, Мбете Лакемба, потомственный жрец Лакемба, которого в последние годы упрямо именовали Стариной Лайком, чувствовал тухлый привкус судьбы. Дни предназначения всегда начинаются рассветом, в этом они неотличимы от любых других дней, бессмысленной вереницей бегущих мимо людей, а люди смешно растопыривают руки для ловли ветра и машут вслепую — всегда упуская самое важное. Сквозняк змеей скользнул в дом, неся в зубах кровоточащий обрывок плоти северо-восточного бриза, и соленый запах моря коснулся ноздрей Мбете Лакембы. Другого запаха, не считая тухлятинки судьбы, жрец не знал — единственную в своей жизни дальнюю дорогу, связавшую остров с островом, окруженный рифами Вату-вара с этим испорченным цивилизацией обломком у побережья Южной Каролины, упрямый Лакемба проделал морем. Да, господа мои, морем и никак иначе, хотя западные Мбати-Воины с большими звездами на погонах предлагали беречь время и лететь самолетом. Наверное, вместо звезд им следовало бы разместить на погонах циферблат часов, потому что они всю жизнь боялись потратить время впустую. Неудачники — так они звали тех, чье время просыпалось сквозь пальцы. Удачей же считались латунные звезды, достойная пенсия и жареная индейка; западные Мбати рождались стариками, навытяжку лежа в пеленках, похожих на мундиры, и называли это удачей.
