— Доброе утро! — Коротышка грустно пожевал обметанными простудой губами. — Меня зовут Флаксман, Александер Флаксман. Доктор ихтиологии. Присаживайтесь, пожалуйста, ко мне, а то я скоро подохну от скуки и не дождусь катера.
— Лакемба, — бросил старик, садясь напротив.
Обреченность рассвета мало-помалу просачивалась внутрь, и ноздри жреца трепетали, ловя вонь судьбы.
Блеклые глазки доктора Флаксмана зажглись подозрительными огоньками.
— Лакемба? — переспросил он и даже отхлебнул из чашки, чего раньше отнюдь не собирался делать. — Мбати Лакемба? Явуса но Соро-а-вуравура?
— Мбете Лакемба, — равнодушно поправил старик. — Мбете, матангали-мбете. Явуса На-ро-ясо. Туна-мбанга ндау лаваки. Оро-и?
Однорукий Кукер за стойкой нахмурился и поковырялся пальцем в ухе.
— В моем заведении говорят нормальным языком, — буркнул он. — А кто хочет плеваться всякой дрянью, пусть выметается на улицу.
Было видно, что коротышка изрядно успел осточертеть Вильяму Кукеру, и без того не отличавшемуся покладистым характером; просто раньше не находилось повода взъесться на доктора ихтиологии.
Кофе ему не нравится, умнику…
— Он спросил: не являюсь ли я Лакембой из касты воинов? — Старик даже не повернулся к обозленному Кукеру. — И не принадлежу ли к общине «Взимающих дань со всего света»? А я ответил, что с момента зачатия вхожу в касту жрецов, матангали-мбете.
— Именно так, — хихикнул коротышка. — И еще вы добавили, что у «испражняющегося камнями» отвратительное произношение. Думали, я не знаю диалекта Вату-вара?!
Жрец промолчал.
Разочаровывать гордого своими познаниями коротышку было недостойно правильного человека — кроме того, тогда пришлось бы объяснять, что у «испражняющегося камнями» не только плохое произношение.
За «ндау лаваки» на родине Мбете Лакембы вызывали на поединок в рукавицах, густо утыканных акульими зубами.
Оро-и?
— Пять лет, — разглагольствовал меж тем довольный собой Флаксман, — пять лет моей жизни я отдал вашим скалам, вашим бухтам и отмелям и, в первую очередь, вашим тайнам, уважаемый Мбете Лакемба! Если бы мне кто-нибудь сказал тогда, что годы спустя меня смоет за борт и я окажусь на забытом Богом и правительством Штатов островке, где встречу потомственного жреца из общины На-ро-ясо, «Повелевающих акулами», — клянусь, я рассмеялся бы и плюнул говорившему в глаза!
«А он разбил бы тебе породистую морду», — подумал Лакемба, принимаясь за яичницу, которую только что поставил на стол сияющий мексиканец.
Коротышка вдруг осекся, словно первый проглоченный Лакембой кусок забил доктору ихтиологии горло.
— Лакемба? — хрипло переспросил он. — Погодите, погодите… Туру-ноа Лакемба случайно не ваша родственница?
— Это моя матушка. — Из уважения к матери старик на миг перестал жевать и сложил ладони перед лбом.
— Матушка?! Так ведь именно ее я просил… нет, умолял позволить мне увидеть обряд инициации вашей явусы! Тот самый, о котором вспоминал в своих мемуарах падре Лапланте!.. на колени даже встал — нет и все! Наотрез! Боже, ну почему вы, фиджийцы, такие упрямые? И чем я, доктор Флаксман, хуже францисканца Лапланте?!
«Тем, что белый Лапланте тоже Мбете, как и я, разве что называет Великого Нденгеи по-иному». Жрец продолжил завтрак, тщетно пытаясь отрешиться от болтовни доктора Флаксмана и вызванных ею воспоминаний.
— Дался вам этот обряд, — хмыкнул из-за стойки Кукер, царапая ногтем деревянную панель. — Маетесь дурью…
На дереве оставались еле заметные белесые шрамики.
— Вы не понимаете! Падре Лапланте писал, что члены явусы «На-ро-ясо» в день совершеннолетия ныряют в бухту и пускают себе кровь, привлекая акул! А потом — знаете, каким образом они останавливают атакующего хищника?!
— Из гарпунного ружья. — Однорукий Кукер не отличался богатой фантазией.
— Дудки! Они останавливают акулу… поцелуем! И та не только прекращает всякие попытки сожрать безумца, но и начинает защишать его, если в бухте окажется другая акула!
— Эй, Пако! — заорал Кукер во всю глотку. — Эй, сукин сын, ботинок нечищеный, ты меня слышишь?
— Слышу, хозяин! — донесся из-за двери голос мексиканца.
— Мы тебя сегодня акуле кинем! Понял, бездельник?
— Зачем?
Видимо, после восьми лет работы на Вильяма Кукера Пако равнодушно отнесся к подобной перспективе.
— Навроде живца! Она на тебя, дурака, кинется, а док ее в задницу целовать будет! Прямо под хвост! Понял?!
Пако не ответил — наверное, понял.
Флаксман обиделся и на некоторое время заткнулся, что вполне устраивало Лакембу; однако теперь завелся Кукер.
— Не знаю, какие штуки вытворяет родня Старины Лайка — пусть хоть трахаются с акулами! — но когда зараза мако оттяпала мне руку по локоть, — Билл демонстративно помахал культей в воздухе, словно это должно было пристыдить коротышку, — мне было не до поцелуев! И вот что я вам скажу, мистер: вы, может, и большая шишка у себя в институте, или откуда вы там вынырнули; наверное, вы и в акулах разбираетесь, как ихний президент, — не стану спорить. Но не надо меня учить, как с ними себя вести! Лучший поцелуй для хвостатой мрази — заряд картечи, или хороший гарпун, или крючок из четвертьдюймовой нержавейки; а всего лучше подружка — динамитная шашка!
Словно в унисон последнему выкрику, завизжали петли, дверь бара распахнулась настежь, и в проем полыхнуло солнце. Черный силуэт на пороге грузно заворочался, окрашиваясь кровью, подгулявший бриз с моря обнял гостя за широкие плечи и швырнул в лица собравшимся пригоршню соли и йодистой вони.
И еще — обреченности.
Только нюх на этот раз подвел людей; всех, кроме старого Лакембы. Даже сбившийся на полуслове Кукер удивленно моргал и никак не мог взять в толк: что это на него нашло?!
Раскричался ни с того ни с сего…
Люди молчали, хлопали ресницами, а судьба бродила по берегу и посмеивалась. Мбете Лакемба отчетливо слышал ее смех и вкрадчивые шаги, похожие на плеск волн.
Но это длилось недолго.
— Точно, Билли! — громыхнуло с порога не хуже динамита, и дверь с треском захлопнулась, отрезав людей от кровавого солнца, своевольного бриза и запаха, который только притворялся запахом моря. — Запалил фитилек — и кверху брюхом!
Через мгновение к стойке протопал Ламберт Мак-Эванс, известный всему Стрим-Айленду как Малявка Лэмб
[2]
. Он грохнул кулачищем по деревянному покрытию, во всеуслышание пустил ветры и огляделся с надеждой: а вдруг кому-то это не понравится?
Увы, повода отвести рыбацкую душу не представилось.
— Совсем житья не стало от треклятых тварей! Четвертый день выходим в море — и что? Болт анкерный с левой резьбой! Мало того, что ни одной рыбешки, так еще и половину сетей — в клочья! Я ж говорил: надо было сразу пристрелить ту грязнопузую бестию, не будь я Ламберт Мак-Эванс! Глядишь, и Хью до сих пор небо коптил бы, и весь Стрим-Айленд не ерзал по гальке голым… Эх, да что там! Джину, Билл! Чистого.
