Лицо профессора Вазова еле заметно расслабилось.
— Я пережил тяжелые времена, — пробормотал он сквозь зубы. — Я, в отличие от многих, никакого отношения не имел к работам Эдгара. Никакого отношения. А теперь, вы знаете, в научном мире идет охота на ведьм, истерическая жажда мести, как будто все микробиологи мира… Нет. Я совершенно не был причастен к опытам этого авантюриста. Напрасно он мне написал, вообще упомянул мое имя… Я надеюсь, вы говорите правду, и об этом письме никто не знает.
Руслан почувствовал, как отливает кровь от щек:
— Кто? О ком вы говорите?
— О Милоше Эдгаре, — с желчной улыбкой отозвался профессор, — о ком же еще? Вашем знакомом, которому вы так любезно вызвались быть письмоносцем.
— Но его звали Питер!
— Это меня зовут Питер! — На бледном носу профессора проступили капли пота. — Он назвался моим именем. И, кажется, наплел вам всякой ерунды вроде как… от моего лица.
— Нет. — Руслан разом охрип.
— Единственное, что меня немного примеряет с реальностью, — то, что он в полной мере хлебнул собственного дерьма. Безумная тварь, пустившая по ветру великий свой дар… — Профессор закашлялся. — Я ничего общего с ним не имел. Напрасно он именно ко мне обратился.
Руслан молчал. Новость, которую он узнал только что, еще стояла на пороге. Еще требовалось время, чтобы впустить ее.
Профессор думал о своем. Губы его шевелились.
— Имунок, — сказал он наконец со странным выражением. — Хорошее словечко. Знаешь, если бы он оказался имунок, я бы поверил, что Бога нет. Он точно умер? Вы уверены?
— Он был уже мертв, когда мы познакомились.
— Ага. Очень интересно. Но написал он все-таки мне… — На лице профессора появилось мечтательное выражение. — Могу я быть уверен, что ты никому об этом не скажешь? Кроме того, никто ведь не поверит, знаешь ли. Эдгара видели во многих местах, есть как минимум пять свидетельств о его смерти…
— Я был ему обязан, — через силу сказал Руслан. — Я сделал, что он хотел. Теперь я пойду.
— Он был гениален, — пробормотал профессор. — Пишет, вспоминает тот вечер, когда мы в баре пили скотч… Да. Тогда он не взял меня в программу. Но написал все-таки мне! — Он обернулся к Руслану, сияя растерянной улыбкой: — Мальчик, хочешь чая? Ты голодный? Есть галеты…
— Нет, спасибо. Я пойду.
Профессор вышел провожать его на крыльцо. Он шевелил губами, хмурился и растерянно улыбался. В последний момент, когда они уже попрощались, он спросил, будто невзначай:
— Ты хотел бы жить вечно?
Руслан обернулся. Улыбка профессора померкла.
— Что ты. Дурацкая шутка. Прости.
— Вы что, хотите продолжать?!
— Нет. — Профессор испугался. — Ерунда. Во-первых, нет мощностей, да что там… нет! Это невозможно. И… это было бы безнравственно. Конечно, нет. Забудь.
Захлопнулась дверь.
Руслан вышел со двора, прикрыв за собой калитку. Постоял, глядя на небо. Вытащил из сумки плеер, повертел ручку, заряжая аккумулятор. Надел наушники. Нажал на кнопку.
A howling wind is whistling in the night
My dog is growling in the dark
Something’s pulling me outside
To ride around in circles…
Он шел по улице, усаженной липами. Некоторые уже цвели.
Электрик
Храп в купе стих только под утро. Пока Лена и Нина пили чай в пыльной щели между дерматиновыми полками, попутчик спал тихо, как младенец, и казался вполне довольным жизнью.
В половине восьмого утра Лена и Нина вышли на асфальтовую ленту перрона, растрескавшегося и мокрого. Одинокий носильщик попытался навязать свои услуги, а когда это не удалось, просто пошел следом, и железная телега его грохотала, будто катафалк. Сумерки растворились, обнажив далекий лес, здание вокзальчика и площадку с желтым автобусом; на боку автобуса краснела большая, наполовину ободранная наклейка «Загоровск — город живого дерева!».
— Спят же с ним какие-то бабы, — бормотала Лена себе под нос. — Храпит, и храпит, и хрюкает… Вот же блин, за всю ночь даже не задремала, башка раскалывается…
Нина молча протянула ей таблетку баралгина, вторую, поморщившись, проглотила сама.
Желтый автобус шел из пункта А в пункт Б почти час. Выгрузив чемодан на автовокзале, Лена с прищуром огляделась:
— Здравствуй, город Задрипанск!
Двое-трое прохожих обернулись на эти ее слова, обменялись взглядами и пошли дальше.
Лена ненавидела все командировки, кроме заграничных. В город Загоровск она отказывалась ехать категорически. Еще вчера.
— Зато здесь легко дышится, — осторожно заметила Нина.
Ответом был взгляд, означавший: «Я презираю твой фальшивый оптимизм».
Лена переживала личный крах: до вчерашнего дня она была уверена, что связь с шефом дает ей особые права и возвышает над презренным бытом; вчера за два часа до поезда шеф объяснил ей, кто она такая и чего стоит: «Не поедешь, куда посылает фирма, — пойдешь, куда пошлю я». Шеф был зол и говорил громче, чем требовалось, поэтому не было человека в офисе, который не знал бы точного содержания их с Леной беседы.
Молча, волоча за собой чемоданы на колесиках, они прошли к городской гостинице. В холле их встретил густой запах маленького заведения, побывавшего на своем веку и советской гостиницей, и рабочим общежитием, и приличным отелем для так называемого среднего класса. До сих пор еще гостиница пыталась держать марку: большой букет гладиолусов помещался на столе посреди холла, слежавшийся запах сигаретного дыма был сдобрен неплохими духами, и вместо ключей с тяжеленными стальными грушами Лена и Нина получили на руки пластиковые карты. Администратор, тощая девчонка, улыбалась немножко через силу.
Все так же молча они вселились в номер, двухкомнатный полулюкс, и тут произошел инцидент. Лена обнаружила в ванной оборванное, как флаг на баррикаде, не очень белое полотенце и пришла в ярость.
— За такие бабки… Это что, четыре звезды?!
Матерясь, как обезумевший филолог, Лена скатилась по витой лестнице на первый этаж. Бля, бля, бля, радостно повторяло эхо. Выйдя на площадку с затейливыми коваными перилами, Нина в лестничном пролете смогла видеть всю сцену: Лена налетела на молодую администраторшу, потрясая рваным полотенцем, не слушая сбивчивых оправданий, требуя немедленно пригласить старшего менеджера, директора, мэра, костеря на чем свет стоит тупых коров, которые зажрались, прилипли задом к вонючим креслам, и прочее в таком роде. Нина отлично понимала, что, крича на бледную беззащитную администраторшу, Лена избывает горечь вчерашнего объяснения с шефом, крах иллюзий, неудавшуюся жизнь, бессонную ночь в купе; в конце концов Лена швырнула полотенцем в расстроенное лицо девушки за стойкой и, отдуваясь, вернулась в номер.
