— Если дедушка спросит, — сказал кузен, — ты лучше не говори, что я посылал за тобой. Не думаю, что ему это понравится. Скажи, что просто заехал к нам погостить.
Слова Фролина меня удивили, но я не стал надоедать ему с расспросами.
— Он знает, что я приехал?
— Да. Я сказал ему, что получил от тебя письмо и еду встречать тебя на станцию.
Я прекрасно понимал, что если бы дедушка узнал, что Фролин послал за мной из-за его здоровья, то ужасно бы рассердился; и все же было в этой просьбе что-то еще, помимо опасения ранить дедушкину гордость. И вновь я ощутил этот внезапный, необъяснимый приступ страха.
Вдруг сосны расступились, и впереди показался дом, построенный еще моим двоюродным дядей в пятидесятых годах девятнадцатого века, когда в Висконсин прибыли первые переселенцы; в то время дядя занимался морской торговлей и приехал из Инсмута, мрачного и странного городишки, расположенного на океанском побережье Массачусетса. Это было на редкость несуразное строение, расположенное на склоне холма и утопавшее в его зелени, словно дряхлая старуха, напялившая пышные кружева. Невозможно сказать, в каком архитектурном стиле он был построен, поскольку архитектор явно презирал их все; впрочем, основные детали стиля середины девятнадцатого века он все же сохранил, что придавало дому нелепый и в то же время помпезный вид. Вдоль всего фасада шла длинная веранда, упиравшаяся в конюшни, где в прошлые времена держали лошадей, коляски и тележки и где теперь стояли два автомобиля — единственная часть дома, которую хоть один раз перестраивали. Над подвальным этажом располагались еще два с половиной этажа; из-за темноты было трудно определить, но, по-моему, дом был выкрашен все той же ужасной коричневой краской. Судя по неровному свету, пробивающемуся из-за оконных занавесок, дедушка до сих пор не удосужился подвести электричество, к чему я предусмотрительно подготовился, захватив с собой два фонаря — карманный и настольный, с запасом батареек.
Фролин завел машину в гараж, вылез и, прихватив часть моего багажа, повел меня на веранду, где находилась входная дверь — массивная, отделанная тяжелыми дубовыми панелями, с невероятно огромным железным кольцом. В холле было темно; свет в него проникал только через неплотно прикрытую дверь, расположенную в дальнем конце; я с трудом различил широкую лестницу, ведущую на верхний этаж.
— Сначала я покажу тебе твою комнату, — сказал Фролин, уверенно поднимаясь по лестнице. — Если тебе понадобится, смотри, тут на колонне висит фонарик, — добавил он. — Ты же знаешь нашего деда.
Нащупав фонарик, я зажег его; тем временем Фролин уже стоял перед дверью моей комнаты, которая находилась прямо над главным входом и, как и фасад в целом, выходила окнами на запад.
— Дед запретил нам пользоваться комнатами на восточной стороне, — перехватив мой взгляд, сказал Фролин, а в его глазах читалось: «Видишь, каким он стал!» Не дождавшись моего ответа, он продолжил: — Моя комната рядом с твоей, а с другой стороны от меня, в юго-западном углу — комната Хока, он сейчас готовит ужин.
— А дедушка?
— Он у себя в кабинете, ты должен его помнить.
Я действительно помнил эту странную комнату без окон, построенную согласно распоряжениям моего двоюродного деда Леандра. Она занимала всю заднюю часть дома, то есть его северо-западную и западную сторону, за исключением уголка на юго-западе — там находилась кухня, окна которой освещали входную дверь и холл. Кабинет был как бы вдвинут в склон холма, поэтому в его восточной стене не было окон — что было вполне понятно, однако эксцентричный дед Леандр почему-то оставил без окон и северную стену. Точно по центру восточной стены висела огромная картина — от пола до потолка в высоту и примерно шести футов в ширину. Если бы ее неизвестный автор — которым вполне мог оказаться и сам дедушка Леандр — обладал хотя бы искрой таланта или незаурядности, еще можно было бы понять, почему она была так явно выставлена напоказ, однако картина изображала весьма прозаический северный пейзаж: невысокая гора, пещера, к которой ведет узкая тропа, какое-то размытое, в духе импрессионизма, животное — похожее на медведя, обычного жителя этих мест, — бредет по тропинке к пещере, а выше над темными верхушками сосен маячит что-то вроде хмурого облака. Это сомнительное произведение искусства сразу притягивало к себе внимание входящего, который лишь потом замечал длинные полки с книгами, протянувшиеся вдоль стен, и богатую коллекцию разных интересных вещиц вроде резных фигурок из дерева и камня, которые дядя собрал во время своих поездок за море. Кабинет был безжизненным, как музейный зал, и все же дедушка относился к нему как к живому существу, и кабинет как будто платил ему тем же: казалось, что, когда дедушка входил в свою комнату, даже нелепая картина на стене оживала, приветствуя его.
— Не думаю, что этот кабинет можно забыть, — ответил я с мрачной улыбкой.
— Он проводит там большую часть времени. Можно сказать, почти не выходит, я думаю, с наступлением зимы дед вообще будет выходить из кабинета, только чтобы поесть. Он туда и кровать перетащил.
Я поежился.
— Не могу себе представить, чтобы там можно было спать.
— Я тоже. Но знаешь, по-моему, дед там что-то делает, поэтому я и решил, что у него не все в порядке с головой.
— Может быть, пишет новую книгу о своих путешествиях?
Фролин покачал головой.
— Нет, кажется, что-то переводит. Нашел однажды старые бумаги деда Леандра и с тех пор будто в уме повредился. — Фролин пожал плечами. — Ладно, пошли. Ужин, наверное, уже готов. Сам все увидишь.
Слыша уклончивые замечания Фролина, я было подумал, что дедушка превратился в дряхлого, немощного старика. Что ж, в конце концов, ему было под восемьдесят, а бессмертных людей, как известно, не бывает. Однако я ошибался — наш дед вовсе не изменился, во всяком случае физически. За столом сидел все тот же крепкий старик с седыми, однако далеко не белоснежными усами и бородкой, в которых по-прежнему преобладал черный цвет; его лицо было все таким же моложавым и цветущим. В тот момент, когда я вошел в столовую, старик за обе щеки уплетал ножку индейки. Увидев меня, он слегка приподнял бровь, однако отодвинул тарелку, встал и так спокойно и радушно поприветствовал меня, словно мы не виделись всего полчаса.
— Неплохо выглядишь, — заметил дед.
— Ты тоже, — ответил я. — Старый ты боевой конь.
Он усмехнулся.
— Мой мальчик, я обнаружил кое-что невероятно интересное — неисследованную страну, какой нет ни в Африке, ни в Азии, ни в Антарктике.
Я бросил быстрый взгляд на кузена. Судя по его виду, он слышал это впервые — видимо, до сих пор дед не посвящал его в свои дела.
Затем он спросил меня, как я съездил на запад, и остальная часть ужина прошла в разговорах о семейных делах. Я заметил, что старик упорно расспрашивает меня о наших дальних родственниках, живущих в Инсмуте. Как у них дела? Когда я с ними виделся? Как они выглядят? Но поскольку я о них практически ничего не знал и был твердо убежден, что все они погибли в странной катастрофе, когда город лишился многих коренных жителей, толком рассказать ничего не смог. И все же настойчивые дедушкины вопросы заставили меня задуматься. За время работы в библиотеке Мискатоникского университета я не раз слышал обрывочные рассказы о странном происшествии в Инсмуте. Кажется, туда приезжали военные, ходили слухи о каких-то иностранных агентах, и все же то, что произошло в Инсмуте на самом деле, так и оставалось тайной. Дедушка спросил, не видел ли я когда-нибудь фотографий наших родственников, и, когда я ответил, что нет, был явно разочарован.
