Я улегся в постель — по-прежнему в беспокойстве и все так же пытаясь в уме связать воедино прошлое с настоящим. Что произошло в Инсмуте почти десять лет назад? Что же содержалось в тех рукописях и книгах Мискатоникского университета, которых все остерегались? Я должен их посмотреть; поэтому я решил вернуться в Аркхем, как только представится возможность. Все еще пытаясь отыскать в памяти какой-нибудь ключ к разгадке событий этого вечера, я заснул.
Точно не уверен, в какой последовательности происходили дальнейшие события. Человеческий разум даже в бодрствующем состоянии весьма ненадежен, не говоря уже о том, как он работает во сне или сразу же по пробуждении. Но в свете того, что случилось потом, сон, приснившийся мне в ту ночь, приобрел ясность и реальность, которые раньше я бы счел совершенно невозможными в полумире сновидений. Ибо почти сразу же мне привиделся простор громадного плато в странном песчаном мире, который почему-то напомнил мне высокие нагорья Тибета или страны Хонан
[50]
, где мне приходилось бывать. Плато вечно продувалось ветром, и моих ушей касалась неимоверно прекрасная музыка. Однако она не была чиста, не была свободна от зла, ибо в ней все время подспудно слышались некие зловещие ноты — как ощутимое предупреждение о грядущих несчастьях, как суровая тема судьбы в Пятой симфонии Бетховена. Музыка доносилась из группы зданий, расположенных на острове посреди черного озера. Там все было недвижно: не шевелясь, стояли фигуры — странноликие существа в обличье людей, отдаленно похожие на китайцев, — как будто на часах.
Весь сон мне представлялось, будто я перемещаюсь где-то в вышине вместе с ветром, который никогда не стихает. Как долго я там пробыл, сказать не могу; но вот я уже далеко от того места и смотрю с высоты на другой остров посреди моря, и там стоят громадные здания и идолы, и опять странные существа, некоторые — с виду как люди, и вновь звучит эта бессмертная музыка. Но здесь было и кое-что еще: голос той твари, что говорила с моим дядей, то же злобное завывание — оно испускалось из глубин приземистого здания, чьи подвалы наверняка затопляло море. Лишь один краткий миг смотрел я на этот остров, и откуда-то из глубин сознания всплыло его современное название — остров Пасхи; а в следующее мгновение меня уже там не было, я летел над скованной льдом пустыней Крайнего Севера и смотрел вниз, на тайную деревушку индейцев, чьи жители поклонялись идолам из снега. Везде был ветер, везде — музыка и этот свистящий голос, как пролог к неизъяснимому ужасу, как предупреждение о скором расцвете невероятного, ужасного зла; везде — этот голос первобытного кошмара, окутанный прекрасной неземной музыкой, таящийся в ней.
Вскоре после того я проснулся невыносимо усталым и продолжал лежать, глядя в темноту. Сонливость медленно отступала, и я вскоре почувствовал, что воздух у меня в комнате очень тяжел и пропитан рыбным запахом, о котором говорил Элдон. В тот же миг я услышал еще кое-что: удаляющиеся шаги и стихающее завывание — его я слышал не только во сне, но и в комнате дядюшки лишь несколько часов назад. Я спрыгнул с кровати и подбежал к окну, выходящему на восток, но там не было видно ничего, и я понял только, что звук определенно доносится от безбрежного океана. Я вышел в коридор — запах моря там чувствовался гораздо сильнее, чем у меня. Я тихонько постучал в дверь Элдона и, не получив ответа, вошел.
Брат мой лежал на спине, раскинув руки, и пальцы его шевелились. Было ясно, что он спит, хотя поначалу меня ввели в заблуждение слова, что срывались с его уст. Прежде чем разбудить его, я помедлил, протянув к нему руку, и прислушался. По большей части голос его звучал так тихо, что ничего нельзя было разобрать, но я уловил несколько слов, произнесенных с большим усилием: «Ллойгор — Итакуа — Ктулху». Слова эти повторялись несколько раз, пока я наконец не схватил Элдона за плечо и не потряс. Пробуждение его было не быстрым, как я того ожидал, а, наоборот, вялым и неуверенным; почти целая минута прошла, прежде чем он узнал меня, но как только это произошло, он снова стал обычным Элдоном и сел на кровати, сразу же учуяв запах в комнате и услышав звуки за дверью.
— А… вот видишь! — мрачно вымолвил он, как будто иного подтверждения мне и не требовалось.
Он поднялся, подошел к окнам и остановился, выглядывая наружу.
— Тебе снилось? — спросил я.
— Да, а тебе?
В сущности, наши сны были одинаковыми. Пока он рассказывал о своем, слуха моего достигло какое-то движение этажом выше — кто-то украдкой вяло шлепал по полу, будто бы чем-то мокрым. В то же время завывания за домом растаяли вдали, и шаги замерли. Но теперь в старом особняке витали такие угроза и ужас, что прекращение всех звуков мало способствовало восстановлению нашего душевного спокойствия.
— Давай поднимемся и поговорим с твоим отцом, — резко предложил я.
Его глаза расширились:
— О нет — мы не должны беспокоить его, ведь он запретил…
Но этим запретом меня было не запугать. Я повернулся и один стал подниматься по лестнице. У дверей дяди Азы я остановился и громко постучал. Ответа не последовало. Тогда я опустился на колени и заглянул в замочную скважину, однако ничего не увидел — там стояла темнота. Но внутри кто-то был, поскольку изредка до меня доносились голоса: один явно принадлежал моему дяде, но звучал гортанно и так, словно старик задыхался, точно с ним случилась некая перемена в самом его естестве; ничего подобного второму голосу я никогда не слышал — ни до, ни после. То был каркающий, грубый голос с глубоким горловым звуком, и он таил в себе угрозу. Дядя изъяснялся на довольно разборчивом английском, чего нельзя было сказать о его посетителе. Я приготовился слушать, и первыми различил слова дяди Азы:
— Я не стану!
В ответ зазвучал неестественный голос той твари, что находилась в комнате:
— Йа! Йа! Шуб-Ниггурат!.. — И следом — череда быстрых и грубых слов, произнесенных как будто в яростном гневе.
— Ктулху не заберет меня в море — я закрыл проход.
И снова взрыв ярости был ответом моему дяде, который, похоже, вовсе не испугался, хотя голос его дрогнул.
— Итакуа тоже не придет с ветром — я и его собью со следа.
Тогда тот, кто был в комнате с дядей, выплюнул всего одно слово — «Ллойгор!» — и ответа от дяди уже не последовало.
Теперь, помимо угрозы, пропитавшей весь дом, меня охватил ужас иного рода. Я признал те самые слова, что незадолго до этого во сне произносил Элдон. Более того, пока я стоял под дядиной дверью, ко мне из глубины лет начали всплывать воспоминания о странных текстах, которые я давным-давно обнаружил в закрытых хранилищах Мискатоникского университета, — зловещих, невероятных сказаниях о Древних Богах, о носителях зла, что намного древнее человечества. Я припомнил ужасные тайны, скрытые в «Пнакотикских рукописях» и в «Тексте Р’льеха», смутные, полные тайного смысла истории о созданиях, слишком кошмарных, которым тесно в рамках сегодняшнего обыденного сознания. Я попытался развеять сгустившееся вокруг меня облако страха, но сам старый дом, казалось, этого не позволил мне. К счастью, пришел Элдон.
