23 сентября
Ужасные разрушения в Инсмуте.
24 сентября
Много лет пройдет, пока инсмутские места не будут готовы вновь. Они будут ждать, пока не вернутся Марши».
Про Сета Бишопа могут болтать все, что вздумается. Нет, он не так прост. Это записи весьма образованного самоучки, и вся его работа в Мискатонике не напрасна. Он один в окрестностях Эйлсбери знал, что скрывалось в глубинах Атлантики; другие этого и не подозревали…
Таковы были мои мысли в то время и таковы были мои дневные занятия в доме Бишопов. Я так думал, я так жил. А по ночам?
Как только на дом опускалась тьма, я острее, чем когда-либо, осознавал: что-то надвигается. Но память моя как-то умолкает, когда дело доходит до того, что должно было происходить. Могло ли быть иначе? Я знал, почему мебель убрали на веранду: Глубинные начали выходить по тоннелю наружу и поднимались в дом. Они были земноводными. Они буквально вытесняли мебель, и Сет не стал заносить ее обратно.
Каждый раз, когда я зачем-либо уходил из дому, расстояние, казалось, позволяло мне видеть все в должной перспективе — что было уже невозможно, пока я находился внутри. Отношение соседей стало еще более угрожающим. Теперь не только Бад Перкинс приходил смотреть на дом, но и кое-кто из Боуденов и Моров, а также какие-то люди из Эйлсбери. Я впускал всех без всяких объяснений — тех, кто не боялся войти, то есть. Бад не входил никогда, Боудены — тоже. Но остальные тщетно искали то, что ожидали найти, — и не находили.
На что они рассчитывали? Конечно, не на то, чтобы отыскать своих коров, цыплят, поросят или овец, которых, как они утверждали, «забрали». Зачем они мне? Я показывал им, насколько скромно живу, они смотрели картины. Но все до единого уходили неубежденными, мрачно покачивая головами.
Мог ли я сделать что-нибудь еще? Я знал, что меня боятся и ненавидят — и стараются держаться подальше от дома.
Но они все равно беспокоили и раздражали меня. Иногда я просыпался к полудню, изможденный, как будто не спал вовсе. Больше всего тревожило, что часто я оказывался одетым, тогда как точно знал, что спать ложился раздевшись, — и обнаруживал, что моя одежда забрызгана кровью и руки мои тоже в крови.
Днем я боялся заходить в подземный проход, но однажды заставил себя это сделать. Я спустился с фонарем и тщательно осмотрел пол тоннеля. Там, где земля была мягкой, я увидел отпечатки множества ног, ведущие и туда, и обратно. Большинство следов было человеческими, но среди них встречались и очень подозрительные следы босых ног с размытыми отпечатками пальцев, как будто между этими пальцами были натянуты перепонки. Признаюсь, я с содроганием отводил от них луч фонаря.
То, что я увидел на краях провала к воде, наполнило меня таким ужасом, что я бросился прочь по тоннелю. Что-то выползало из водных глубин — следы были явны и понятны, и что там происходило, нетрудно было себе вообразить, ибо уликами были разбросанные немые останки, белевшие в луче света.
Я знал, что долго это продолжаться не может и ненависть соседей неизбежно вскипит и прорвется наружу. Ни в этом доме, ни во всей долине невозможно было достичь мира и спокойствия. Оставалась старая злоба, старая вражда — они здесь процветали. Вскоре я потерял всякое представление о ходе времени; я в буквальном смысле существовал в ином мире, ибо дом в долине и был точкой вхождения в иное царство бытия.
Не знаю, сколь долго я прожил в доме — возможно, недель шесть, возможно, два месяца, — когда однажды ко мне явился окружной шериф с двумя помощниками. У них был ордер на мой арест. Шериф объяснил, что не хотел бы его использовать, но ему нужно меня допросить, и если я не пойду с ним и его людьми добровольно, у него не останется иного выхода — только арестовать меня. Он признался, что обвинения достаточно серьезны, хоть и кажутся ему сильно преувеличенными и ничем не мотивированными.
Я без возражений отправился с ними в Аркхем, древний городок под острыми двускатными крышами, где почувствовал себя необъяснимо легко и совершенно не боялся того, что мне грозило. Шериф был настроен дружелюбно: у меня не было ни малейших сомнений, что на этот шаг его вынудили мои соседи. Теперь, когда я сидел напротив него в участке, он готов был извиниться за доставленное беспокойство. Стенографист приготовился записывать мои ответы.
Шериф начал с вопроса, почему меня не было дома позавчера ночью.
— Мне об этом ничего не известно, — ответил я.
— Но вы же не можете выходить из дому и не знать об этом.
— Если хожу во сне, то могу.
— А вы страдаете сомнамбулизмом?
— Не страдал, пока сюда не приехал. А теперь — просто не знаю.
Он продолжал задавать с виду бессмысленные вопросы, постоянно уходя в сторону от главной цели своего задания. Но в разговоре она постепенно выплыла. Ночью на пастбище видели человеческую фигуру — она вела стаю каких-то животных на пасшееся стадо. Весь скот, кроме пары коров, был буквально разорван на куски. Стадо принадлежало молодому Серено Мору; именно он выдвинул против меня обвинение; его к этому действию подстрекал Бад Перкинс, еще более настойчивый.
Теперь, когда обвинение прозвучало, выглядело оно просто смешным. Сам шериф, очевидно, тоже это чувствовал, ибо стал еще более предупредителен. Я едва сдерживал хохот. Какой мотив мог быть у меня для столь безумного поступка? И каких таких «животных» я мог вести на пастбище? У меня никаких животных нет и в помине — ни кошки, ни собаки.
Тем не менее шериф вежливо стоял на своем. Как у меня на руке появились эти царапины?
Я, кажется, сам впервые в жизни их увидел и стал задумчиво их рассматривать.
Я что — собирал ягоды?
Да, я ему так и ответил. Но прибавил, что совершенно не помню, поцарапался ли при этом.
Шериф вздохнул с облегчением. Он сообщил, что место нападения на скот было с одной стороны обнесено живой изгородью из кустов ежевики; это совпадение с моими царапинами бросалось в глаза, и он не мог его игнорировать. Казалось, однако, что он вполне удовлетворился моими ответами: скрывать мне явно было нечего — и стал более разговорчивым. Так я узнал, что как-то раз похожее обвинение выдвигали против Сета Бишопа, но, как и сейчас, доказать ничего не удалось: обыскали весь дом, и к тому же нападение на скот было столь немотивированным, что на основе одних лишь темных подозрений соседей привлечь к суду никого не смогли.
Я заверил его, что совершенно не против того, чтобы мой дом тоже обыскали. Шериф при этом ухмыльнулся и вполне дружелюбно сказал, что это уже сделано: пока я находился в его обществе, дом обшарили от чердака до погреба и ничего не нашли, как и тогда.
И все же, когда я вернулся к себе в долину, мне стало тягостно и беспокойно. Я пытался не заснуть и посмотреть, как будут ночью развиваться события, но не удалось. Уснул я крепко — и не в своей спальне, а в кладовой, где размышлял над странной и ужасной книгой, написанной рукою Сета Бишопа.
