Когда мы проснулись, оказалось, что украинская граница давно пересечена, еще ночью, и в этот полуденный час — наполненный все той же монотонной скороговоркой, «Ick heff keen tiit, ick muss noch wiit»
[101]
, с незапамятных времен повторяющейся мантрой грохочущего колесного механизма Украинского государственного управления железных дорог — все ощутимее давал о себе знать гложущий волчий голод. С самого Берлина, покинутого сутки назад, нами двумя был съеден только один кусок хлеба со скудно нарезанными кругляшками огурца — бутерброд, сооруженный госпожой Валентиной.
Визит в коридор, к восьмому купе — там еще висел на крючке пакет; взгляд внутрь — из пакета повеяло затхлым запахом несвежего жареного цыпленка; теперь, наконец, можно поесть: еще ничто на свете не казалось нам таким вкусным, таким питательным и таким насыщающим, но одновременно — вызывающим ощущение тошноты. Испорченная курятина, по мере ее потребления, инфицировала наши тела точно таким же способом, каким их вскоре будет инфицировать атомный реактор: незримо, вирулентно, микроскопическими дозами, нет, хуже — на субатомном уровне.
Четвертая печать
Лобби-бар, гостиница «Премиум Палас», Киев, вторник, далеко за полночь
На каждой из стен бара, обшитых золотисто-коричневыми деревянными панелями, висит по большому экрану, на которых мерцает монотонно-фашистское Fashion TV. Покрытые коричневатым загаром тела моделей, которые все будто выпрыгнули из пляжного глянцевого журнала Sports Illustrated, на глазах бородатых, попивающих пиво или виски бизнесменов, выходят из стен, покачиваясь на Очень Высоких каблуках, и спускаются прямиком в мозги этих бизнесменов, в анимационный мир их мыслей, в ту страну мечты, где модели, после очередного стакана пива или виски, не покидают приютившие их головы, тряхнув декольтированной грудью и холодно поведя плечом, не исчезают снова в дубовых панелях за телеэкраном, а прямиком переносятся в сверхдорогие пуховые постели «Премиум Паласа», в постели тех же бородачей, чтобы там предлагать свои модельные по-девичьи неразвитые тела уже без всяких покровов.
Круговое панорамирование устланного синим пушистым ковром ручной работы помещения позволяет догадаться, каким в реальности окажется ближайшее будущее бородатых бизнесменов, уже в эту ночь: злоупотребляющие косметикой дамы в одеждах из белой кожи, с пестрыми сумочками от Louis-Vuit on, курят сигареты с золотым фильтром и с веселым вызовом посматривают на мужчин. Один из них, в свободном костюме из черной ткани в тонкую полоску, что-то нервно шипит в свой мигающий красным мобильник — и вдруг бессильно роняет руку, телефон падает на подлокотник кресла и соскальзывает оттуда на пол, лицо же мужчины становится белым, как мел. Мужчина теперь невидящими глазами уставился на своего коллегу и — молча — то разевает, то закрывает рот. Его стейк из лосося съеден только наполовину. Коллега таращит глаза, кивает в сторону задернутого гардинами окна, выходящего на проспект, и потом, зажав ладонью рот, бегом устремляется к туалету. По изменившемуся характеру ночных шумов на внутреннем дворе теперь можно ясно представить себе такую картину: силуэт человеческой фигуры, протискивающейся в освещенное молочно-желтым светом окно уборной.
Пятая печать — трубный глас
Чернобыль, утро вторника
Белоснежный автобус «Фольксваген» Виталия мчит на скорости не менее ста тридцати километров в час. Ландшафт к северу становится все пустыннее, уже исчезли гуси слева и справа от проезжей части, внезапно и все люди куда-то пропали, если не считать нескольких армейских заграждений, затем — только лишь сверкающая зеленью природа, через которую серой просекой пролегает дорога в запретную зону.
Тот, кто ступает на землю Чернобыля, попадает в библейский мир. Факел — металлический символ, приветствующий гостей этого рабочего города, прикрепленный к воротам атомного реактора, — есть не что иное, как хвост упавшей с неба «большой звезды», упоминаемой в Откровении Иоанна. Авария произошла так, как обычно и происходят аварии в наше время: она стала следствием неудавшейся попытки «прорепетировать» возможный сбой в работе. Хотели знать, что произойдет, если выйдут из строя важнейшие предохранители, регулирующие систему охлаждения, — но при этом забыли активировать ту самую аварийную систему, которую собирались проверить. В результате запланированное в целях безопасности испытание привело к самой страшной аварии, какую только может вообразить человек, — к катастрофе, Армагеддону, геенне.
На глазах у проводящих испытание инженеров, под их бдительным оком отказала разработанная ими система — именно из-за перегрева, которого они хотели избежать. Адское пламя высвободило необъятные массы радиоактивной пыли, которую сильные апрельские ветры разнесли по трем разным направлениям. Сначала — на запад, на Украину; потом — далеко в северо-восточную сторону, до самой Белоруссии и, наконец, — в Россию. Но не на юг, где расположена столица Киев. Незримые облака смерти плыли неузнанными, поэтому никто не знал, что случилось. Пришлось обстраивать четвертый реактор стальным покрытием, то есть создавать для него саркофаг, и сегодня все это можно увидеть в виде миниатюрной модели в выставочном зале рядом с настоящим реактором. Видно даже, как среди обугленных руин ползают крошечные, будто окоченевшие от пережитого шока пластмассовые спасатели.
Чернобыль — не одноразово пережитый ужас, а нескончаемая задача для всех будущих поколений, задача, которая не утратит своей актуальности еще долго после того, как завершится период ядерного полураспада. Ведь радиоактивность, которая однажды вырвалась на свободу, никуда не исчезла, она подобна заснувшему вулкану или одному из тех дремлющих чудовищ, от которых люди отгородились защитными стенами — и все равно со страхом ждут момента их пробуждения. Четвертый реактор — это спящий зверь из стихотворения У. Б. Йейтса
[102]
, он — Бесплодная земля Элиота
[103]
. И он же, разумеется, — сам белый кит, Моби Дик Мелвилла, то есть Невыразимое.
Рабби Менахем Нахум и его сын рабби Мордехай Нахум из города Чернобыль
[104]
основали ортодоксальную хасидскую общину приблизительно в 1780 году
[105]
. Сами они были последователями великого мистика рабби Исраэля Баал Шем Това
[106]
. Спустя столетия, когда даже следы их влияния исчезли — о чем позаботились сперва Советы, затем оккупировавшие Украину немецкие фашисты, и, наконец, снова Советы, — паломники из Израиля приезжают сюда только для того, чтобы ненадолго посетить излучающий сияние город, зажечь свечи и прочитать каддиш
[107]
в маленьком деревянном закроме рядом с общинным домом.
