Декабрь 1971 г.
Порт Блэр, Андаманские острова, Индия
«Боже, как неприятно», — подумал доктор и чуть не произнес это вслух. Он сунул в рот сушеную сливу, подумал о своей жизни, разжевал плод и проглотил кашицу. Она была ужасна на вкус. Он всегда ненавидел сушеные фрукты.
Перед ним расстилалось море. Он сидел на веранде гостиницы, расположенной у самого обрыва, в пятидесяти метрах над берегом. Столы на веранде были застланы красными скатертями, а с моря дул сильный ветер. Доктор был сильно пьян. На сей раз он произнес вслух: «Боже, как неприятно». Потом быстро огляделся по сторонам, но никого не увидел. Терраса была совершенно пуста. Он услышал вдалеке чей-то смех, но это относилось не к нему.
Год назад доктору пришлось оставить кафедру в индонезийском университете Банда Нейры на Молуккских островах. Дело там, осторожно выражаясь, дошло до весьма неприглядных сцен. На факультете утверждали позднее, что причиной случившегося наверняка был героин, и очень быстро нашлись маленькие мальчики, на теле которых обеспокоенные родители обнаружили определенные признаки: синяки и даже ранки в области заднего прохода.
Правда, ранки быстро зажили, так что разбирательство, проведенное позже независимой комиссией, оказалось абсолютно безрезультатным, однако небольшая община островных жителей, не дожидаясь никаких доказательств, приняла решение.
Доктор сидел на веранде отеля и предавался раздумьям. Тогда произошло следующее: его коллега во время дружеского визита к нему домой, оставшись на некоторое время один, потому что доктор вышел для разговора по телефону, быстро осмотрел его книжный шкаф. Найдя книгу Октава Мирбо «Сад пыток»
[114]
, коллега спрятал ее под рубашку, потом спешно попрощался под каким-то предлогом, хотя именно в тот момент доктор нес ему готовый чай.
Дверь захлопнулась, и теперь хозяин дома стоял посреди гостиной с выражением недоумения на лице, высоко подняв бровь и держа в одной руке две чашки горячего чая, а в другой — телефонную трубку, в ушах еще звучала бессмысленная отговорка позвонившего: он де неправильно набрал номер (на острове имелось всего девять телефонных подключений), но доктор совершенно не подозревал, что островной совет уже давно принял решение о его исключении из общины и что украденная книга Мирбо, прочитать которую никто даже не удосужился, должна была стать последним доказательством его вины.
Это — внешняя сторона дела. Что же случилось в действительности? Чем дольше доктор сидел на веранде и размышлял об этом, тем меньше он понимал. Не то чтобы он ничего не мог вспомнить, но мысли у него путались. В голове уже не было ясности. Там царили полный хаос и беспорядок. Его охватило нарастающее чувство мучительной неловкости, конца которому не предвиделось.
Итак, еще раз: на следующий день доктор покинул Индонезию. Ему даже оплатили авиабилет. Никто не пришел в аэропорт, чтобы с ним попрощаться. Ни Бем-Панг, часто навещавший доктора вечерами, чтобы помассировать ему ноги, ни Порнтхеп, который всегда приносил ему свежие цветы, а иногда даже бутылочку пальмовой водки — они, стоя на террасе, вдвоем опустошали ее, без слов вглядываясь в душные сумерки, прежде чем вместе войти в дом. Тогда на летном поле присутствовали лишь несколько солдат в смешных ядовито-зеленых пляжных шлепанцах. На плечах у них висели устаревшие винтовки. Они, скучая, покуривали свои гвоздичные сигареты, как будто лишь между делом хотели удостовериться в том, что доктор действительно сел в машину. Когда затем подали самолет, доктор пошел по летному полю, пахнущему близкими джунглями, сопя от ярости, потому что ему было очень стыдно.
Через Бангкок он прилетел в Калькутту. Там задержался на несколько дней, раздобыл в городской больнице пятьдесят ампул морфия и потом, руководствуясь интуицией, полетел в Порт-Блэр, на индийские Андаманские острова
[115]
.
Там было безотрадно. Богом забытые, уединенные острова напоминали Банда Нейру, и это ему нравилось. Андаманы были зелеными: зеленые безобразные пятна на лице исполинского моря. Вечером поднимался ветер, и доктор, взяв такси, ехал в гостиницу на крутом берегу. Там, сидя на веранде, он пил одну рюмку водки за другой, оцепенело смотрел на красные скатерти, а потом снова — вдаль, на море.
К водке он просил соленых орешков, но симпатичный молодой индийский официант каждый день приносил ему сушеные сливы. «Is very good for bowel movement»
[116]
, — говорил он, качая головой, и ставил на стол пиалу. Это было действительно безотрадно.
— Господи, и как же такое могло случиться? — вслух проговорил доктор и потряс головой, что сделало его еще более пьяным.
Опять кто-то рассмеялся, он обернулся, но никого не увидел.
Со времени скандала на Банда Нейра прошел уже почти год. Столько времени доктор и провел на индийских Андаманских островах. Собственно говоря, иностранцам разрешалось оставаться здесь только пятнадцать дней, но доктор сумел договориться с шефом полиции: каждые две недели ему в паспорт ставили выездной туристический штемпель, потом один рыбак вывозил его в море, за пределы трехмильной зоны, там оба напивались в стельку, а рано утром рыбак опять доставлял его к молу в гавани Порт-Блэра, где доктор получал от начальника полиции теперь уже въездной штемпель. За это он каждый раз дарил чиновнику бутылку Johnny Walker Black Label и две ампулы морфия.
Доктор уже много раз летал в Калькутту, чтобы неподалеку от Саддер-стрит обзавестись новыми ампулами.
В свое время он завел бартерную торговлю с одним сикхом: морфий на героин, который он, в свою очередь, выменивал на оружие у мусульманского торговца сукном. Ничего особенного: пара револьверов, время от времени — старая винтовка и один раз — автомат. Опять же, оружие он добывал вместе с рыбаком, который каждые две недели отвозил его далеко в море, к племенам коренных жителей на самом дальнем острове архипелага, планировавшим какое-то восстание против индийского правительства островной столицы.
