Конечно, если бы некто узнал местонахождение или происхождение подобного камня, лучше бы ему оказаться достаточно мудрым, чтобы не воспользоваться силой камня и не открыть ее для других. Все мы читали сказки. Мы стали или должны стать мудрее, должны удовольствоваться днями лет наших — семьюдесятью годами,
[452]
а увеличить их число может лишь lapis lapidarum
[453]
научной медицины. Я, во всяком случае, не стану будить свою жабу, пока она лежит тихо, и не возьму по глупости драгоценный камень из ее головы.
[454]
Роузи опустила книгу. Бони явно был чем-то поражен, но не может же быть (так ей казалось), чтобы этим примечанием.
— Ну и что, — мягко произнесла она.
— Он знал, — ответил Бони. — Знал. Уже тогда.
— Знал что, Бони?
Он отвернулся, не желая отвечать на вопрос. Жадно дышал открытым ртом. Роузи подумала: может, он сходит с ума. Дряхлость. Надо бы спросить Майка. Ее захлестнула горечь от такой несправедливости: получить в дар такую долгую жизнь, что в конце концов она стала невыносимой.
— Как ты спал? — задала она глупый вопрос, пытаясь отвлечь его, сменив тему. Иногда у нее выходило это с Сэм.
— Я не спал, — сказал он. — Боялся, что не проснусь.
Он попытался выбраться из шезлонга, но не смог подняться; Роузи пришла на помощь. Он оперся на ее руку. Хотя он сильно похудел за последние две недели, поднять его все равно было трудно.
— Посмотри, — сказал он. — Посмотри сюда.
Он добрел до стола. Там лежали три стопки бумаг, и Роузи узнала почерк Феллоуза Крафта — маленькие аккуратные буквы, длинные петельки. Бони положил руку на одну из этих стопок, словно для клятвы.
— Мы верили, что где-то — ну, то есть где-то там — должно быть какое-то, что-то. Крафт знал, что это и где его можно найти. Что-то созданное, или найденное, или. И это было именно оно.
— Что — «оно»?
— Драгоценный камень. Или что-то такое. Он так говорил. Роузи смотрела, как Бони бродит взглядом по кипам конвертов из папиросной, уже разорванной бумаги.
— Я оставлю их здесь, — сказал он. — Просмотри. И ты поймешь. Он сказал, что вернется с ним.
— Бони, — сказала Роузи. — Ведь это просто сказка.
— Я пытался, я правда старался, Роузи, но больше не могу. Как я не хочу все это на тебя вешать. Но я просто. — Он тяжело оперся на край стола, и руки его задрожали. Казалось, он вот-вот расплачется. — Зачем я ждал, зачем. Зачем.
— Послушай, — сказала Роузи, — Бони. Даже если он действительно думал, что нашел это что-то. Он ошибался.
Бони поднял голову и взглянул на нее. Его глаза были полны безумной надежды или страха, ну что она может с ним поделать.
— Потому что он умер, — продолжала Роузи. Ей это казалось таким очевидным. — Он заболел и умер.
Он засмеялся, и Роузи вместе с ним, радуясь, что отвлекла его. Бони отвернулся от писем, и она помогла ему дойти до раскладушки.
— Конечно, конечно. — Он снова облокотился на подушки. — Почему это должно случиться со стариком, стариком без каких-то особых заслуг, почему. Когда все, все, насколько известно, потерпели поражение. Только дурак мог подумать, что найдется какой-то, какой-то. — Он снова поднял книгу Крафта, и она задрожала на его коленях. — Я могу сказать, я могу, но.
— Но это…
— Я должен знать, что он имел в виду. Я должен. Только после этого я смогу.
Умереть, подумала Роузи. Она села на стул у его кровати, взяла книгу с его колен и закрыла ее.
Драгоценный камень, который мог бы заполнить пустоту твоего сердца. Почему Бони так сильно хотел жить, просто жить, тогда как она почти этого не хотела? Когда-то она читала рассказ о женщине, которая согласилась спуститься в мир мертвых вместо своего мужа, просто потому, что он не хотел идти туда.
[455]
Прежде такая готовность расстаться с жизнью удивляла Роузи, но может быть, в этой истории была еще и другая, нерассказанная: может, той женщине было все равно: остаться или уйти, без разницы, во всяком случае, не так уж эта разница велика, если речь идет о помощи близкому человеку.
Он заговорил, но не с ней, слишком тихо. Она не смогла расслышать и наклонилась ближе.
— Что ты сказал? — прошептала она. — Бони?
— Я просто не хочу умирать, — ответил он, и она увидела слезы в его покрасневших глазах. — Не хочу. И не понимаю, почему я должен.
Он с силой сжал ее запястье, как будто пытаясь пришвартоваться к планете. Помощь.
— Ты боишься? — спросила она, просто не зная, что сказать, какой вопрос может облегчить его боль, если такой вообще найдется; боялась и одновременно ожидала, что он потребует от нее этот вопрос, что он сам его не знает, а значит, можно вплотную приблизиться к концу повести, но все еще не знать.
— Я просто не хочу, — сказал он. — Не хочу.
И плечи Роузи задрожали. В голосе было что-то жуткое, ужасное, и он был точь-в-точь как голос Сэм, когда та говорила, что не хочет ехать с папой или что не хочет спать. Все вместе — боль и отчаяние, без видимой причины, без повода.
Он так и не отпустил ее руку. Она не могла сказать ему: не бойся. А она бы не боялась? Ее родной отец ушел из жизни, словно покинул что-то неприятное; так, например, моешь посуду, а потом — извините, но у меня встреча, не могу ее отменить.
И вот что самое жестокое: всем казалось, у Бони есть всё, чтобы не покидать этот мир; как будто давным-давно он заключил с жизнью сделку и смог избежать всего, что изматывает других людей, — дети, брак, работа, — всего, что могло бы поглотить его силы, отнять время, — и жизнь его будет длиться бесконечно; может, так и было, и он, подобно Мидасу, получил то, что хотел, и уже не мог изменить своего желания.
