Венецианцы, конечно, все это записали и, возможно, оценили.
Когда римская инквизиция потребовала, чтобы Бруно передали им (они двадцать лет ждали возможности побеседовать с ним о его взглядах), венецианцы, обычно противившиеся таким требованиям, уступили. Бруно отвезли в Рим.
{522}
Кажется, железные решетки и каменные стены ему совершенно нипочем
{523}, — писали из Венеции в Рим. — Ноланец ведет себя так, словно он важный гость, а на допросах отвечает с готовностью и не держится за свои убеждения — не из страха, а словно чтобы не обижать нас, хозяев дома. Он уверяет, будто искал аудиенции Его Святейшества, для которого у него есть известие чрезвычайной важности, и с поклоном благодарил нас за доставку на место. В конце письма об этом странном человеке, которого венецианцы держали у себя, не понимая его, стояла приписка: Если выяснится, что он безумен, мы просим, чтобы к нему, елико возможно, было проявлено милосердие.
День умирал и тени удлинялись, а по всем Дальним горам люди, смеясь над собой, наряжались перед зеркалами, чтобы явиться теми, кем они не являлись.
— Сивилла, — представилась Вэл. — Я о ней в книжке прочла — ну, той, которую тебе давала.
— В «Словаре», — вспомнила Роузи. — Он сейчас у Пирса лежит.
— Так вот почему ее не выдают в библиотеке. Пришлось все делать по памяти.
Объемистая Вэл красовалась в белых простынях, надетых поверх длинной розовой нижней рубашки, золотистая веревка спускалась меж грудей и опоясывала талию; довершали одеяние накидка с капюшоном и золотистые кудряшки парика. В руках она держала большую несшитую книгу — нет, скоросшиватель с обгоревшими листами.
— Ничего так, — сказала Роузи, — А кто это?
— Сивилла. Предсказательница. Знает тайны будущего. Оракул.
Роузи рассмеялась:
— Правильно. Хороший выбор.
— «Явитесь теми, кем не являетесь», так ведь?
— Так.
— У нее была такая книга, сплошные пророчества об одной семье. Она пришла с ней к предводительнице клана, матриарху
{524}, и говорит: хочешь, продам ее, ну скажем, за сотню золотых.
— Ага.
— Та колеблется. Сотню? Нет-нет. Слишком дорого. Тогда Сивилла берет одну страничку — один листок, так?
— Ну.
— И бросает в огонь. Какого черта! Ладно, говорит Сивилла, но теперь цена выросла до двухсот. Двести? За меньшее? Не станет она платить больше за меньшее. Тогда Сивилла вырывает еще лист — и тоже в огонь.
Роузи засмеялась — до нее дошло.
— Теперь книга стоит триста. — Вэл подняла три пальца. — Матерь фигеет от того, как Сивилла жжет будущее. Просто в ярости. А, слишком дорого? Ладно, еще страничку в огонь. Цена еще возрастает.
— Ну и?
— Дошло до тысячи, осталась одна страничка — матриаршица платить не хочет. В огонь. Но не успел лист догореть, мать кричит: подожди, я заплачу! Сивилла хватает листок из огня, остается половинка. — Вэл зло ухмыльнулась. — И та заплатила.
— Это предупреждение? Твоим клиентам?
— Клиентам? — оскорбленно переспросила Вэл. — Ну а ты сама что? — Она показала на будничную одежду Роузи. — Ты — это ты и есть. Разве так уговаривались?
— Знаю. Придумаем что-нибудь.
— Роузи! Начало через два часа!
— Да знаю, знаю. Ну, давай посмотрим.
Она оглядела гостиную и холл Аркадии, словно бальное платье и крылышки феи могли висеть на вешалке в коридоре или на дверце гардероба.
— Я тут с ума чуть не сошла, — проговорила она. — Сэм. Майк. В смысле, все это у меня из головы не идет.
Дверь под лестницей вела в подвал. Роузи чуть приоткрыла ее и заглянула внутрь; подумала о вещах, крутившихся там, внизу, в стиральной машине; подумала о Сэм, о Пирсе, о бывшей экономке Бони миссис Писки. Потом закрыла дверь.
— Ну ладно, — сказала она.
Роузи поднялась по лестнице, и Вэл пошла за ней; ее раньше никогда не приглашали туда, она и не напрашивалась, даже насмешливо фыркнула бы, предложи ей кто осмотреть комнаты. Какая широкая темная лестница. В глазах у Роузи зажегся тревожный огонек, она словно видела прямо перед собой незримое другими.
Роузи вошла, а Вэл остановилась в дверях.
— Это его комната?
— Ага.
Стариковский запах выветрился еще не до конца; на середине большой кровати, где Бони спал год за годом, осталась вмятина. Вэл осторожно вошла. — В общем-то, он был сукин сын, конечно, — сказала Роузи. — Но добрый ко мне.
Она отворила зеркальные раскладные дверки стенного шкафа; отраженная в них комната распалась и разлетелась в стороны. Полгода назад Роузи выбирала здесь погребальный костюм для Бони.
— Так, придется тебе помочь мне, — велела Роузи. — Вот. — Она достала и подала Вэл костюм-тройку из харрис-твида
{525}.
— Ой, нет! — воскликнула Вэл.
— Мне эта комната нравится, — заметила Роузи. Она оживилась и принялась набирать скорость, как поезд, который отходит от станции, преодолевая инерцию, которая потом будет его подгонять. — Нравятся эти большие окна, шкафы. Мой шкаф… — Роузи махнула рукой — мол, ничего, пустяки, не важно. Она выдвинула ящики, вынула из стопки белую рубашку (миссис Писки когда-то постаралась) и с хлопком расправила ее, точно флаг. — Как думаешь, стоит мне перебраться в эту комнату?
— А черт его знает, — ответила Вэл.
Роузи сняла свитер и надела мягкую рубашку Бони.
— Наоборот надела, — хмыкнула Вэл.
— Вот и помоги мне, — попросила Роузи.
Вэл шагнула к Роузи. Та накинула рубашку задом наперед — Бони любил просторные сорочки, и эту нетрудно было застегнуть на спине.
— Боже ж ты мой, — пробормотала Вэл.
— Отложные манжеты. — Роузи вытянула руки. — Нужны будут запонки.
Затем настала очередь большого галстука; Вэл выбрала темно-бордовый с неярким узором, накинула его зловещей петлей на шею Роузи и стала примериваться, как завязать узел. Роузи, стоя к ней спиной, пыталась помочь словами и жестами: вот так нужно.
— Вокруг через верх, продела обратно и вниз.
Получилось удовлетворительно, хотя до виндзорского узла-самовяза
{526} Бони было далеко. Затем жилетка, шерстяной стороной назад, шелковой вперед. Роузи застегнула поясок, а Вэл пуговицы.
— Наверное, я переберусь сюда, — сказала Роузи. — В эту комнату. Думаю, да. Только ее надо покрасить. В белый цвет.
