— Силы все одинаковы. Каждая из них содержится во всех остальных. Призови одну на помощь — и она поможет, вот только не спасет тебя от остальных.
— Нет-нет, Бо, только вот этого не надо. — Пирс опять надел ослиную голову. — Хуже всего, получается, будто я во всем этом виноват. — Он попытался хихикнуть. — То есть я-то, конечно, знаю, что это не так.
— Нет, не виноват, — сказал Бо. — Но это не значит, что ты не должен все исправить.
Пирс снова остолбенел.
— Да нет, не только ты, — продолжал Бо. — Это для каждого так. Для меня. Для каждого. Ну, за исключением некоторых ребят.
Музыка на миг ошеломительно вознеслась под радостные крики и восторженные возгласы. После чего Бо словно решил сменить тему:
— По-моему, у нее все хорошо идет.
— Ну, я…
— Может, ты заметил, она в последнее время здорово похорошела.
Он поднял взгляд: Роз возникла у Пирса за спиной, она раскраснелась и тяжело дышала. Пирс вскочил на ноги. Он заметил, что влажные глаза за черной маской скользнули по Бо, не узнав его: явившись той, кем она не являлась, она и не могла его узнать; и улыбка Бо не изменилась.
— Послушай, Моффет, — сказала она. — Разве ты не должен за мной ухаживать?
— Да, а как же.
— Ну вот, а я хочу кофе. Срочно.
Башни и бастионы замка, отчасти потому, что были новоделами, оказались внутри неожиданно сложными: лестницы, проходы, арки множились и путались. Отправившись в поход, Пирс протолкался через толпу фантастических существ и вдруг очутился на менее декорированной стороне здания. Вот эти двери ведут либо к туалетам, либо обратно в цитадель, к еде и танцам, решил он и открыл одну из них.
Так, он явно попал куда-то за кулисы; едва Пирс успел это понять, у «Орфиков» выдалась передышка, и последовало хлопотливое затишье, в котором слышались отзвуки музыки — словно призраки аккордов метались вокруг. Пирс попытался раздвинуть пыльный и поеденный молью бархат, похожий на вечернее платье старой, выжившей из ума куртизанки; с такой головой на плечах это было нелегко.
— Дразнители и мучители, — послышался тихий голос у него за спиной.
В темноте кулис Пирс заметил какого-то гостя, сидевшего на венском стуле: видимо, заблудился, или пьян, или то и другое.
— Не понял, — сказал Пирс.
— Так называли занавесы, — пояснил тот. Он говорил негромко, чуть аффектированно. В руке держал большой бокал с горячительным. — Вот это дразнители. Там мучители. Они не дают зрителям увидеть сценический задник. Сохраняют иллюзию.
— Я искал, где кофе, — сказал Пирс. — Видимо, нужно пойти назад.
— Нет-нет. Всегда лучше идти вперед.
— Ха-ха, — произнес Пирс.
Личины делают нас оракулами. Маска его собеседника изображала обычное человеческое лицо приятного пожилого человека с морщинками возле глаз и прилизанными волосами из белой резины. Лицо показалось Пирсу знакомым: какой-то политик, известный актер или еще кто.
— Симпатичный театрик, — сказала маска. — Мне всегда казалось, на что-то он да пригодится. — Конечно. — Пирс обвел взглядом темные колосники.
— Когда-то я пытался поставить здесь «Доктора Фауста» Марло. Полное фиаско. А ведь мы уже почти дошли до генеральной репетиции.
— Трудная вещь, — сказал Пирс.
— Счастливчик, — сказал тот. — В смысле, «фаустус». По-латыни значит — «счастливчик».
— Так и есть.
Он никогда не думал об этом. А вот Марло, наверное, думал.
— Полагаю, — сказал собеседник и закинул ногу на ногу, чтобы с приятностью поболтать еще, — Марло был отъявленным говнюком.
— Да?
— Да. Абсолютно аморальный тип, которому нравилось будоражить людей просто потому, что он это умел. Подбивать на бунт и погромы. А пьесы его к этому и приводили, знаете ли. Гонения на евреев. На католиков. На кого он только мог натравить толпу.
{537}
— На колдунов.
— О да. Бедный старый доктор Ди. Думаю, Марло ни на минуту не волновали ни дьявол, ни правосудие Божье. Он был вроде нынешней звезды панк-рока со свастикой на лбу — из тех, от кого подростки едут крышей и кончают с собой. — Он поднял к губам бокал и то ли отпил, то ли сделал вид. — Хотя — гений. В отличие от ваших рокеров. В этом-то и разница.
Что же за маска? Пирс был уверен, что видел это лицо прежде, при каких-то особых обстоятельствах: по-мальчишески курносый нос; волосы, некогда бывшие песочного цвета.
{538}
— Что же случилось? — спросил он. — С вашей постановкой? Его собеседник тяжело вздохнул и медленно повел взглядом окрест; от перемены освещения менялось выражение мнимого лица. И наконец:
— Ну, я сплоховал. Облажался. Думаю, теперь это очевидно, — с мукой в голосе произнес он. — Слишком обширный замысел, слишком много действующих лиц. Сколько бы ни длилось, а конца не видно. — Еще и текст испорчен, — добавил Пирс. — По-моему. Рядом оказался еще один венский стул, точно такой же, на каком сидел незнакомец.
— Мне так хотелось все связать, — говорил тот, сплетя пальцы. — Прошлое и настоящее, тоща и теперь. Историю утраты и обретения. И больше всего хотелось, чтобы к чему-то она пришла. А все лишь ветвится и множится. Возьмите хотя бы эту вечеринку, — продолжал он, поднимая бокал, словно для тоста. — Разве она похожа на Walpurgisnacht,
[89]
которую нам так долго обещали.
— Ну, — сказал Пирс. — По-моему…
— Валь-пургеновая ночь; ночь Вали-пургу; ночь лжесвидетельств и очищения. Преображающий карнавал, механизм ночи, из которого все мы выйдем другими. Разве не в этом была идея? «И все не то, чем кажется оно»
{539}. Все здесь одеты теми, кем еще не или уже не.
— А… — произнес Пирс, ощущая в груди отзвуки барабанного ритма «Орфиков»; или это все-таки колотилось его сердце? — А, да.
Человек в маске устремил на Пирса указательный палец с желтым ногтем заядлого курильщика.
— А возьмем, к примеру, вас. Как вас прикажете понимать? Золотой Осел? Дионис?
{540} Ну и Основа, конечно. Чей сон безо всякой основы.
{541}
— Ну, задумывал я не это, — сказал Пирс и, ощутив усталость, сел на тот стул, который, очевидно, и предназначался ему с самого начала. — Совсем не то я намеревался…
— Нет. Нет. Совсем нет. Очень жаль. Ну, с какого-то момента новации истощаются, и ты уже не можешь не повторяться. Блуждаешь между немногих концепций, ходишь по кругу, встречая их радостными криками: «Да! Да! Я продвигаюсь!» А потом видишь: ага, опять то же самое, та же история, что и всегда. И чувствуешь: вот проклятье… Чувствуешь проклятье?
