— Черные, — удивилась Роз. — С чего бы?
Она смотрела и думала, а он подошел к ней сзади и обнял.
— Послушай, — сказал он.
— Что? Нет. Нет-нет. Это перебор.
— Да сядь же, — сказал он. — Мне эта комната с самого начала понравилась. В окнах двойные стекла, двери толстые. Знаешь, почему?
— Пирс, — холодно сказала она: предупреждение, отказ.
— Роз, — ответил он. — Да сядь ты.
Он неторопливо уселся на широкий низкий диван, погладил его холодную кожу; подходящий реквизит для фильма, который он мог бы снять.
— А если я не хочу? — спросила она, скрестив руки.
— Сними пальто, — сказал он. — Ну правда ведь тепло? Мне велели, чтобы все время было натоплено. Старик боится, что трубы замерзнут.
Она немного постояла, а потом, словно ей самой вздумалось, сняла пальто и осторожно села рядом, плотно сжав колени.
— Ничего не тепло, — сказала она и улыбнулась.
— Станет теплее.
— Не станет.
Он долго смотрел на нее, на ее лукавое лицо: знакомое выражение.
— Хорошо, — кивнул он. — Теперь…
— Нет, — сказала она просто. — Не-а. — И все улыбалась.
— Роз.
— Хочешь подраться? — спросила она и поднесла кулак к его подбородку. Он захватил ее запястье своей большой рукой.
— Подраться, — сказал он. — Ты ведь драться не хочешь.
Но она хотела — и к его подбородку метнулась вторая рука.
Пирс перехватил и ее, удержав с усилием, как извивающуюся змею.
— Так со мной не справиться, — выдохнула она. — Я сильнее, чем ты думаешь. Я всегда была сильнее брата.
— Ты не сильнее, чем я думаю, — сказал Пирс. — Я точно знаю, сколько у тебя сил.
Она сопротивлялась, но не могла сдвинуть его ни вперед, ни назад.
— Я силой десяти богат, — процедил Пирс; он и не ожидал, что доведется прилагать столько усилий. — Поскольку. Чист. Душой.
{336}
Она чуть не вырвалась из захвата, и, чтобы удержать, он выкрутил ей руку за спину и повалил лицом вниз на диван. Вдохнул запах плесени. Вспомнились детские годы в Кентукки: как старший кузен Джо Бойд заставлял его бороться и каково было оказаться под ним, когда он прижимал Пирсову голову к полу. Скажи «дядя». Вот у него точно была железная хватка, не вырвешься.
— Ну ладно, — прошипела Роз, но не в знак согласия, а в смысле: ну ладно, твоя взяла, но ненадолго, я что-нибудь да придумаю — и вдруг с силой изогнулась под его тяжестью и умудрилась наполовину перевернуться, прежде чем он снова смог ее зажать. Она захихикала. Ее длинное тело наполовину лежало на диванчике, наполовину свешивалось на пол, одежда растрепана. Лицо покраснело, знакомый румянец борьбы; словно Пирс был ее братом, одним из тех мальчишек, что дерутся с девчонками.
— Думаю, достаточно, Роз, — сказал он Мягким Голосом. — По-моему.
Но она рванулась еще раз и почти высвободилась силой и хитростью; пытаясь удержать ее, он упал на колени с диванчика, но, прежде чем она успела выскользнуть, он с рычанием вскочил, и они покатились по полу, сцепившись, словно двуликий зверь. Она задела бедром край стола и вскрикнула, когда свалилась медная лампа. Он распластал ее на пыльном ковре.
— Ну что, Роз, по-моему, — сказал он. — По-моему.
— Нет, — сказала она.
Пирс придавил ее собой к полу, горячей щекой прижался к ее щеке, обхватил рукой ее плечо и подбородок. Второй рукой он начал стягивать с нее юбку.
— Нет, — повторила она.
— Роз, — сказал он. — Вот мы сейчас и разберемся, выясним, кто из нас сильнее, да? Кто по-настоящему сильнее. Надо. Ведь надо же.
Вот такой минуты он больше всего боялся, такой, в которой она больше всего нуждалась: она сопротивляется как может, они меряются силой — и он побеждает. Она ужасно сильная: не то чтобы он не мог удержать ее, но слишком малы его шансы ее одолеть, если она не подчинится; кем же ему придется стать, чтобы одолеть ее. Школьный физрук как-то сказал: «Проблема Моффета в том, что он знает про свою силу». И боится ее: боится переломать сопернику кости, если не сдержится. «Я любовник, а не боец», — сказал он ей как-то, хотя и не в постели. А теперь опять надо идти по горящему мосту.
— Роз. Ты же согласна.
Она тяжело дышала, не отвечая. Он расстегнул штаны (не так уж это легко одной рукой, когда вот так прижат к ней) и вытащил член; мягко касаясь губами ее щеки, закрыв глаза, он высвободил из сердца достаточно нежности, чтобы наполнить его и вознести горе. Роз, шептал он. Роз, ну давай же, черт побери. Он вцепился в ее трусики. Она еще не сказала: да. Она смотрела на него одним глазом — маленьким, живым, исполненным ненависти; словно выглядывал заключенный внутри зверек. Он просунул колено между ее ног. Не чувствуя уверенности, что сможет войти в нее, — он никогда не понимал, как это удается насильникам и садистам, — Пирс попытался приподнять ее снизу; и вдруг она с воплем рванулась из его рук и высвободилась. Пирс увидел ее лицо и, словно рухнув с высоты, понял, что ошибся.
— Нет, — сказала она. — Я же сказала: нет.
— Роз.
— Не смей.
Она не поднялась с пола и не одернула юбку, но смотрела все с тем же страшным укором. Сердце почти зримо билось в ее груди.
— Тогда скажи это, — проговорил он. — Скажи это.
Она не говорила ничего. На миг ему показалось, что он не должен останавливаться, что должен пробиться и через это молчание — и она встретит его на том берегу с радостью и благодарностью. Я люблю тебя. Она сказала это, когда он добился своего, и даже если обращалась к другому, все же именно он подвиг ее на эти слова.
— Ладно, — произнес он, разжал большие кулаки и сжал снова. — Хорошо, Роз.
Бес за левым плечом велел ему не робеть, ведь раньше он и не такое вытворял, даже отметины оставались, и надолго, они вместе торжественно осматривали их, гордясь друг другом. Ангел за правым плечом говорил, что он вот-вот потеряет ее навсегда и должен просить у нее прощения со всей нежностью, на какую способен. Бес дергался и визжал: нет, нет, нет, так ты ее как раз и потеряешь, это последнее испытание, выдержи его.
Он опустил руки.
— Ты обидел меня, — сказала она. — По-настоящему обидел.
— Если бы ты сказала, — ответил он, — я бы сразу остановился. Но ты же не сказала.
— Что?
— «Повторено трижды подряд». Ты этого не сказала.
— Ты знал, что я не играю, — сказала она. — Ты знал.
— Нет.
— Ты знал. Ты все равно не остановился бы. — Она вытерла слезы со щек. Сколько ей сейчас — девять лет? сто? — Ты хотел сделать мне больно. Значит, и правда на меня злишься. Я поняла.
