Дорогой Пранди, обращаюсь к вам с просьбой об еще более важной услуге, которую только вы можете мне оказать… На бумаге объяснить ничего не могу — кроме того, что вы должны прийти ко мне в 6 часов и быть готовыми оставаться в моем распоряжении до полуночи. Платье себе выберите приличное, но не слишком бросающееся в глаза. Может случиться, что вам понадобится действовать, сохраняя полное присутствие духа. Обратиться к вам с подобной просьбой меня могла заставить только крайняя необходимость — но вы можете оказаться спасителем. Не подписываюсь. Я — та самая дама, с которой вы были на концерте Дженни Линд. Жду вас в 6.
Слова «более важная услуга» намекают на предшествующую: ею мог быть совместный визит в Хрустальный дворец и беглое знакомство с человеком, носившим в ухе золотую серьгу; новая услуга могла заключаться в непосредственном приобретении рукописи. Все эти выкладки остаются гипотезами. Бесспорно одно: затевалось дело, которое требовало конспирации, однако в те годы Ада разрабатывала целый ряд планов и сложных проектов. Предстоит провести немало дальнейших разысканий в итальянском архиве в Лондоне, а также среди бумаг Ады и Бэббиджа. К примеру, в переписке Ады и Бэббиджа неоднократно упоминается некая «книга», подробнее не описанная, которая периодически передавалась от одного адресата к другому с особыми мерами предосторожности при доставке и пр. Обнаружив эти записи, я задалась вопросом, уж не идет ли здесь речь о романе Байрона, путешествующем, так сказать, из рук в руки. Автор недавней биографии Ады
[77]
предполагает, что под «книгой», скорее всего, подразумевался дневник Ады с записями ставок на скачках: она была настолько ими увлечена, что в итоге для погашения долгов распродавала фамильные драгоценности — а когда их выкупал растерянный и сочувствующий муж, продавала заново. (Так обычно излагалась эта история, но теперь мы вправе предположить, что часть этих денег пошла на покупку рукописи «Вечерней Земли».) Однако упоминания об этой книге хронологически предшествуют открытию Хрустального дворца — и, следовательно, тому времени, когда была приобретена книга Байрона.
Не подлежит сомнению, что именно от Бэббиджа Ада переняла знания о кодах, шифрах и способах кодирования. Для шифровки романа лорда Байрона Ада применила вариант шифра Виженера, известного с XVI столетия: один из современников Бэббиджа открыл его заново, не подозревая о том, что он существовал давно и ни разу не был взломан. Когда Бэббидж указал на это обстоятельство, тот предложил Бэббиджу прочитать текст, им зашифрованный. Изобретатель справился с задачей, хотя решения и не опубликовал. Бэббидж сконструировал также колесо наподобие круглой логарифмической линейки, которое облегчало задачу шифровки и последующего чтения замененных цифрами букв; возможно, точно такое было и в распоряжении Ады — и она использовала его для «Вечерней Земли». Бэббидж маячит за спиной Ады или прячется за кулисами не то как помощник режиссера, не то как фокусник — или же как один из автоматов в человеческом облике, которых он любил выставлять напоказ, — чьи мотивы недоступны для понимания, если вообще существуют, а способности непредсказуемы. Когда представлению (или нашей способности постигнуть его смысл) приходит конец, Бэббидж попросту отвешивает поклон и опускает занавес.
Ада, как сказано, датировала письма с крайней небрежностью: в ее примечаниях к рукописи Байрона даты отсутствуют, не датирована и ее единственная записка к Пранди. Но похоже на то, что ее отношения с матерью серьезно изменились незадолго до того, как рукопись оказалась у нее в руках. Биографы связывают эту перемену с посещением Ньюстедского аббатства — прежнего отцовского имения: этот визит пробудил в Аде чувства к отцу и ее предкам со стороны Байронов. «Я воскресла, — не слишком обдуманно писала она матери. — Я пылко люблю это освященное веками место и всех моих грешных предков!» Трудно представить, какая судьба постигла бы рукопись, если бы Ада обрела ее раньше: нашлось бы в сердце стремление сберечь роман? Ясно, что ее мать (подобно мачехе Белоснежки) не допустила бы присутствия рукописи в своем царстве.
Однако Ада рукопись сохранила. Поняла ли она, что мать рано или поздно обнаружит рукопись среди ее бумаг — либо после ее смерти, либо пока она трудится над перепиской, — или же она приступила к шифровке, когда леди Байрон обнаружила рукопись, и Аде пришлось дать обещание ее уничтожить, — установить с достоверностью невозможно. Преобразовать рукопись, пятьдесят тысяч с лишним слов, в колонки цифр — задача столь огромная, что работа заняла бы не один месяц. Мне представляется, что между той минутой, когда леди Байрон узнала о существовании рукописи, и той, когда роман был предан огню, времени протекло немного: Ада не питала сомнений относительно участи, ожидавшей рукопись, а потому уже была готова к такой развязке, накопив у себя в столе груду листов, воплотивших никому не интересный «замысел, связанный с математикой и музыкой».
В тот месяц Ада позвала к себе мужа и взяла с него обещание, что ее похоронят рядом с отцом в фамильном склепе Байронов в церкви Хакнолл-Торкард: там она побывала во время путешествия в Ноттингем в 1850 году и коснулась рукой отцовского гроба. Свое решение быть похороненной там, принятое тогда же, она сохраняла в тайне до последнего. Ада сообщила мужу также и о том, какую эпитафию следует начертать на ее надгробии. Это стих из Библии, к которой Ада в продолжение почти всей жизни особого интереса не питала. Стих взят из послания святого апостола Иакова: Вы осудили, убили праведника; он не противился вам. Главная причина этого примечательного выбора лежит на поверхности: Ада убеждена, что ее отец (чьи останки покоятся рядом) был праведником, несправедливо осужденным и изгнанным из общества; но мы, кажется, догадываемся и о подспудном значении фразы: на смертном одре Ада не противится тем, кто осуждает ее. Она прекратила сопротивляться матери: написала, по ее подсказке, письма с выражением преданности всем материнским друзьям, включая тех, кого именовала «Фуриями», кто с такой готовностью держал ее в неволе и наказывал, когда она была ребенком. Ада согласилась, что мать получит полное право распоряжаться всеми ее бумагами. Она признала свои «заблуждения» и заново в них покаялась. Она отказалась от собственной жизни.
В эти же месяцы (записка не датирована) Ада сообщила матери, что рукопись отцовского романа сожжена. (Факсимильная копия записки помещена в Приложении.) Я не смогла найти документального подтверждения того, что Ада поставила мать в известность о приобретении рукописи и о том, что она вообще существует, однако семейный архив Лавлейсов настолько обширен, что со временем может обнаружиться некое доказательство этого, ранее истолкованное превратно. Я не нашла также ни единого документа, написанного рукой леди Байрон, в котором выражалось бы ее желание — и тем более отдавалось распоряжение сжечь рукопись. Так или иначе, если верить Аде, ее воля была высказана вполне недвусмысленно.
Итак, со всем покончено. Ада покорилась матери, как покорилась смерти. И все же она продолжала жить: на протяжении всей осени она медлила на пороге кончины, не желая или не умея уйти. Тем временем леди Байрон молилась вместе с дочерью и обсуждала с ней ее «заблуждения» (своим религиозным корреспондентам она писала, как радует ее раскаяние и покаяние Ады): в число этих «заблуждений» входили, без сомнения, ставки на ипподроме, отдача в залог драгоценностей и совершенная однажды супружеская измена, но вполне вероятно, что сюда приобщались и все ее атеистические и скептические размышления. Ада находилась в сумеречном состоянии: царапала записки, которые, кроме ее матери, никто не мог разобрать; страшилась погребения заживо; без конца переспрашивала, кто стоит у дверей или в изножье, хотя там никого и не было. Аду навестил по ее просьбе Чарльз Диккенс (они не один год сохраняли дружеские отношения) и прочитал ей отрывок из «Домби и сына» — сцену, в которой маленькому Полю Домби, когда он умирает, чудится его мать, стоящая в изножье. Бэббиджа, явившегося к Аде с визитом, леди Байрон не впустила.
