Как направить его в ту сторону, которую избрала бы привычная к скитаниям крыса?
Он поворачивает туда, где полыхает огонь, жар и дым от которого я чувствую даже здесь! Что он делает?! Я прыгаю прямо в пыль и пепел расходящихся на перепутье дорог.
Отбегаю в сторону – так, чтобы он меня заметил. Громко пищу – так громко, как только могу… Смотрю в его расширенные зрачки… Увидел ли он меня? И не почудилось ли мне, что он заморгал от изумления?
Я сворачиваю на дорогу, ведущую наверх, к сухим равнинам, над которыми пролетают тени птиц. Поворачиваю голову назад… Он смотрит на меня, но не идет. Я останавливаюсь, пищу и снова иду вперед.
Ты должен пойти за мной! Крысолов, ты обязан пойти за единственной живой крысой, сумевшей пробраться даже сюда. И ты должен понять, что, хотя мы с тобой люто ненавидим друг друга, мы все же друг другу нужны и спастись сможем только вместе. Дальше… Быстрее… Иди…
Он медленно трогается с места и идет за мной.
Мои глаза привыкают к темноте, а точнее говоря – к затаившемуся в земле, в скалах, в болотах, трясинах, рощах, поймах рек приглушенному свету.
Неверный свет – яркость, присыпанная слоями пепла, пробивающаяся мерцанием, светотенями, отблесками в осколках разбитого стекла, красным отсветом тлеющего жара, который давным-давно должен был погаснуть. Я не знаю, то ли это иллюзия, то ли сон, то ли действительность? Серость продолжается, и в этой обманчивой темноте я вижу больше, чем мог увидеть там, откуда прибыл сюда.
Устало закрываю глаза.
Мой крысиный глаз видит теперь дальше, захватывает шире, проникает глубже. Если это и вправду то, что видит мой глаз, а не пейзаж снов в мозгу запертой в вагоне, выгрызающей дыры в мешках крысы. Крысы, которая надеется, что её не найдут и что она доедет туда, куда несется сонный поезд…
Крысолов споткнулся о трухлявый корень и отступил на шаг. Дудочка замолкла. Я оглядываюсь, и поначалу мне кажется, что он сбежал.
Позади меня лишь стена темноты. Неужели мой злейший враг бросил меня здесь? Повернул обратно? Выбрал другую тропинку и как раз в этот момент карабкается по откосу наверх – к выходу?
Может, я слишком далеко забежал? Дальше, чем могут увидеть его глаза? Возможно ли, чтобы Крысолов бросил живую крысу и ушел? Разве ему без меня не так же одиноко, как мне без него?
Я внимательно осматриваюсь по сторонам. Вон он! Там, под высохшим деревом с ободранной корой. Бледный, сгорбленный, перепуганный… И лишь теперь я .замечаю тени крыс и людей.
Тени – плоские, как будто вырезанные из бумаги, картона, фольги. Из глубины мерцающего света они катят перед собой камни, обломки, куски, крошки. Катят, толкают, подталкивают, подвигают, подбрасывают – вперед, вверх, дальше по склону, к невидимой границе, где они наконец оставят свой багаж, отдохнут, уснут…
Изо всех сил, помогая себе движениями спин, голов, животов, плеч, рук, ног, сгорбленные от усилий, спотыкаясь и падая, они бредут вперед со своим грузом, обломками, бревнами, щитами, тачками, колясками… Некоторые не толкают перед собой ничего, кроме пустоты, серости, иллюзий, а ведь ведут себя при этом так, как будто всем телом напирают на настоящую тяжесть, что может упасть, раздавить, уничтожить.
Они катят перед собой свои представления, свои мысли. Продвигаются вперед тяжело, с трудом, с болью. Я понимаю страх Крысолова и тоже начинаю бояться. Ведь эти валуны, камни, обломки могут упасть, скатиться прямо на меня, завалить, раздавить, задушить.
Падающий вниз камень пролетает надо мной, катится, исчезает во тьме, и только эхо гремит в мозгу. Падает ещё один валун, и я лишь в самый последний момент успеваю отскочить.
Катятся бревна, шары гниющего навоза, большие и маленькие обломки, крошки, обрывки жести, куски бетона, памятники, обломки стен, шины, рельсы. Крысы и люди бегут за ними, пытаются поймать, подхватить, догнать. Падают, сталкиваются друг с другом… Как же все это близко от меня – я, маленькое, все ещё живое обиталище теплых мышц, костей, крови.
Я в ужасе разыскиваю взглядом Крысолова.
Он стоит позади меня с дудочкой в трясущейся руке. Он боится точно так же, как и я. И этот страх объединяет нас сильнее, чем поиски выхода из этого лабиринта смерти. Он отступает назад, отскакивает от падающего мусора, от бегающих теней, от собственного страха. Кто я такой для него? Живая крыса или такая же тень? А может – случайный временный шанс понять самого себя?
Он поднимает дудочку, подносит её к губам и дует в неё изо всех сил. Быстро приближается широкими шагами, проходит прямо надо мной, как будто не замечая.
Я снова отскакиваю от катящегося вниз камня. Сгорбленные от постоянного толкания груза фигуры карабкаются в гору и спускаются обратно. Камни, глыбы, комья, шары, цилиндры – большие и маленькие, светлые, темные, блестящие и матовые – катятся, трескаются, рассыпаются, взрываются. И только мы – Крысолов и крыса – продолжаем думать о спасении, пытаемся выбраться, отойти, отскочить, обогнуть, избежать, отклониться, спастись.
На мгновение мне в голову приходит мысль – а не схватить ли в зубы падающий обломок и не отправиться ли в гору, толкая его перед собой? Крысолов закусил губу. Он смотрит на падающие вниз камни так, словно думает о том же самом… А может, упрямое толкание тяжестей в гору – это единственный для нас шанс выжить? Может, так и надо существовать?
Ну нет! Это была бы смерть! Это и есть смерть! Взгляни…
Сутулые, сгорбленные, ползущие, бредущие тени удаляются, уходят в небытие, толкая и катя свои камни.
Надо залезть повыше и встать под стеной, чтобы лавина не могла до нас добраться. Может, спрятаться под той скалой, откуда доносится шум проплывающей воды? Я бегу впереди идущего широким, тяжелым шагом Крысолова. Место под скалой кажется мне безопасным. Только эта полутень-получеловек, прибитая к скрещенным доскам прямо над журчащим потоком, которая тщетно пытается напиться воды, которая все ускользает от узких побелевших губ. Выше качаются ветки с висящими на них апельсинами, яблоками, сливами – их никто никогда не сорвет и не съест. Крысолов играет. И мне на какое-то мгновение кажется, что несколько капель воды все же попадает в рот распятого человека.
Черная скала над потоком качается, дрожит – того и гляди рухнет. Я спасаюсь бегством. Слышу позади шарканье ног Крысолова.
Я уже научился распознавать нерешительность и неуверенность его шагов. Он играет на дудочке, все время оглядываясь, останавливаясь, то и дело поворачивая обратно, кружа на одном месте, издавая пронзительные, гортанные звуки. Он зовет, ждет, ищет кого-то близкого…
На его темном длинном пальто с широкими прямыми рукавами четко выделяются отстающие края карманов, засаленные от постоянного засовывания в них рук. Растянутые, обвисшие мешки, в которые мне бы хотелось забраться. Полы пальто колышутся, подметая дорожную пыль. Я забегаю вперед, а когда он подходит ближе, вцепляюсь коготками в шерстяную ткань и быстро карабкаюсь наверх, удерживая равновесие с помощью хвоста. Долезаю до обшитого по краю тесьмой кармана. Заползаю внутрь, трясясь от страха, что Крысолов вытащит меня отсюда и убьет.
