Глухой удар тела о землю. Он упал. Это он так стонет или скрипят расшатанные крылья ветряной мельницы? Толпа грозно гудит. Крутая лестница. Я удираю сквозь щель в фундаменте. Иду по высохшей, бесплодной борозде в затвердевшей пыльной земле.
Втиснувшись между полотняными мешками, я засыпаю, расслабившись под действием тепла и неподвижности.
Она трется о меня, прижимается, напирает, пододвигается поближе, возбуждает. Она здесь.
Кто? Которая? Откуда? Серебристая? Рыжая? Смуглая? Молодая? Незнакомая? Брошенная? Та, из подземного леса? Или та, первая, из-под портовой набережной? А может, наоборот, последняя?
Это они, все мои самки. Ублажающие, радующие, близкие, доверчивые. Они все рядом со мной…
Ты здесь? Здесь. Я хочу тебя, войди в меня. Я обнимаю её, подминаю под себя, вжимаюсь в её тепло и мягкость.
Все ближе момент свершения, все ближе счастье, все ближе…
Я рядом с ней, я внутри нее. Ну, ну, ну… Наконец!
Толчок, раскачивание, треск. Мешки сдвигаются с места, придавливают сверху. Открываю глаза. Ее – нет. Нет стен и света, которого я не боялся. Я лежу, придушенный мешками, с мокрым пятном под брюхом, испуганный навалившейся на меня тяжестью и шумом в ушах.
Гул, грохот, шатание. Давление все усиливается, нарастает. Я выползаю из-под придавившей меня тяжести и с трудом залезаю повыше, на свертки.
Мой вес все возрастает. Ошеломленный, не уверенный в собственном теле, я стою на широко расставленных лапках, упираюсь хвостом и чувствую, как что-то сжимает мне виски, ноздри, горло. Дышать становится все труднее.
Шум нарастает. Вибрируют стены, трясутся мешки, дрожат ящики. Мы падаем вниз. Я становлюсь тяжелым, бессильным, безвольным. Прижимаюсь к мешку, становлюсь его частью. Мне мешает мой собственный вес. Я боюсь, что меня вот-вот раздавит. Смежение век уже не переносит меня в иной мир. Кровь разрывает мозг. Болят глаза и уши. В горле сухо. Я чувствую себя летящим по инерции камнем.
Снова вниз, все ниже и ниже. Лапы разъезжаются, я вцепляюсь коготками в ткань мешка. Вокруг с бешеной скоростью кружится тьма. Я становлюсь все тяжелее.
Удар, ещё удар, подскок, удар, подъем. Боль исчезает, мышцы расслабляются, сухость во рту проходит. Шум все ещё продолжается. Мы медленно движемся – уже без качки и тряски. Останавливаемся. Из-за стены доносятся скрип, рев, эхо, вой пролетающих в воздухе машин. Я предчувствую, что вокруг таится неизвестная мне опасность.
Стена раздвигается, и внутрь проникает мягкий вечерний свет. Люди выносят ящики и мешки.
Они берут ящик, в который я вцепился своими коготками. Он лежал высоко, они несут его над головами и потому не замечают меня. Спускаются по ступенькам. Наклоняют ящик. Я теряю равновесие и соскальзываю вниз…
Бегу по бетонной полосе к темнеющему пятну зелени.
Трава. Лопухи. Я врываюсь в зеленую тень огромных листьев. Ложусь на холодную землю. Голоса здесь почти не слышны. С той стороны, откуда я бежал, доносятся шипение, скрип, хруст, треск. Я улавливаю отвратительную вонь бензина.
Усталость, беспокойство, сон, обморок.
Я просыпаюсь в том же самом темно-зеленом углублении рядом с бетонной полосой, по которой ползет огромная серебристая птица.
Я высасываю сок из стеблей травы и пускаюсь в путь вдоль бетонного края. Наступают сумерки. Надо мной зажигаются и гаснут падающие звезды.
Шум хлопающих, улавливающих ветер крыльев врывается вслед за мной в глубину темного туннеля. Я останавливаюсь, потому что опасность миновала. Над мутной водой мерцает, угасая, серебристо-серое свечение.
По шершавой влажной стене я снова забираюсь наверх и высовываю нос сквозь проржавевшие прутья железной решетки.
Вокруг куска размоченного хлеба спокойно воркуют голуби. Смотри на них внимательно. Понаблюдай, как они ведут себя. Ведь они раньше заметят кошку и сразу взлетят, внезапно захлопав крыльями.
Пока они не вызывают у меня беспокойства. Они ссорятся и дерутся за размоченные куски булки. Я тоже, как им кажется, не представляю для них опасности. Они угрожающе крутят головами, поднимают крылья, как для удара, отталкивают и отпихивают друг друга.
Подбежать к миске, схватить кусок хлеба и сбежать с ним в нору.
С размокшей коркой в лапках лечь поудобнее и, поедая хлеб, прислушиваться к доносящимся сверху отзвукам.
Голуби улетели, затих шум их крыльев. Я завидую им, Я завидую всем птицам. Они могут мгновенно взлетать в воздух, взвиваться почти вертикально и уходить от преследования. Они могут делать это, когда хотят, улетая так далеко, что ни кошка, ни собака, ни человек не могут до них добраться.
Я всего лишь крыса, а хотел бы быть птицей. Почему? Я с тоской поднимаю голову и слушаю удаляющийся шум крыльев. Со злостью собираю перья, чтобы выстлать ими свою нору. Мое бегство – это всегда риск, потому что оно длится куда дольше, чем стремительный полет птицы.
Лапки с трудом отрываются от липкой, глинистой почвы, тонут в грязи, увязают. Птицы улетели, и грозившая опасность больше не страшна им. Я им завидую…
Я крыса, а хотел бы стать птицей.
Я пытаюсь уйти, ускользнуть, стать незаметным для людей, кошек, ласок, ворон, сорок. Я уже понял, что незаметная жизнь – это жизнь безопасная.
Я хочу существовать так, как будто меня не существует, хочу быть незаметным, невидимым, хочу быть всегда в тени, в полумраке, в черных, коричневых, серых тонах. Хочу существовать не существуя.
Хочу быть комком штукатурки между бетонными плитами, хочу быть камнем мостовой. Быть, как бесцветный вечерний воздух, как темная заплата на пальто.
Хочу слиться с толпой, быть фоном, не выделяться, хочу по крайней мере стать хотя бы одним из массы крыс, стать таким же, как все.
Я знаю, что мне никогда не стать птицей, но все равно мне часто кажется, что у меня есть крылья и я лечу, взлетаю, поднимаюсь – даже не зная куда. И эти мгновения – самые счастливые в моей жизни.
И теперь – спускаясь, падая, убегая в страхе перед дымом, огнем, разрушениями, в страхе, что меня может раздавить, убить, – я тоже думаю о них, о птицах, для которых спасение всегда в крыльях, так же как для меня – в серости, в слиянии с фоном, в незаметном проскальзывании по земле, по мостовой, по тротуарам. И вдруг я осознаю, кто я и насколько же расходится с тем, чего я жажду, мое присутствие здесь, сейчас… Я хочу жить иначе, чем живу…
Я останавливаюсь на каменном карнизе, по которому струится подземный ручеек, прижимаюсь к камню брюхом и пью. Касаюсь зубами своих лапок со стершимися от бега коготками. Провожу мордочкой вдоль тела, ощупывая оставшиеся от боев с другими крысами шрамы, дотрагиваюсь до сильного чешуйчатого хвоста. Чувствую утолщение в том месте, где была рана – моя первая боль, мой первый страх.
