Я выскочил прямо на лужайку перед домом, но там стояли нападавшие. Они стреляли в выбегавших из дома людей и бросали в окна зажженные факелы. Я молниеносно бросился обратно в нору и через подвал пробрался в соседний сад.
Выглянув наружу, я сразу почувствовал запах гари и сквозь стебли и ветки увидел позади пульсирующее красным светом огненное пятно.
Я брел под дождем по холодным мокрым канавам, вокруг свистел ветер. Я не видел людей, как будто их вовсе и не было здесь, хотя рядом проезжали тяжелые стальные машины. Перепуганные собаки пробегали мимо с поджатыми хвостами. Немногочисленные ошалевшие крысы крутились на месте, встряхивались, чесались, попискивали.
Усталый, я спрятался в подвале без окон, куда не проникал ветер, устроился в покинутом крысами гнезде: среди перьев, клочков бумаги и тряпок.
Проснулся я от болезненного зуда у основания хвоста, за ушами, вокруг мошонки. Я прочесал зубами шерсть на брюхе, давя мелких насекомых. Насосавшиеся крови, они лопались под моими резцами.
Вши. Я ощутил вокруг мягкую шевелящуюся массу изголодавшихся насекомых, сползавшихся ко мне из всех подвальных закоулков, с перьев, с клочков шерсти. Они залезали на меня, прицеплялись к шерсти, к бровям, к вибриссам, облепляли хвост, впиваясь в чешуйчатую кожу.
Так вот почему крысы покинули удобную, просторную нору. Они предпочли бегство постоянному вычесыванию насекомых из шерсти, выгрызанию их с подбрюшья и из подмышек, непрерывному промыванию глаз и ушей.
Но я, уставший и измученный, продолжал спать, вертясь и крутясь от зуда и боли. Меня точно поливали кипятком, жгли огнем, точно птицы клевали мне шкуру…
Я проснулся, встряхнулся, выскочил из норы. На лапках, в ноздрях, на веках, на ушах сидели вши, пили мою кровь, выжирали мои мышцы. Я тщетно пытался вычесать их, оторвать, отодрать, выгрызть. Они впивались в складки кожи, залезали в поры и волосяные сумки, вцеплялись в соски и уши. Они были похожи на струпья, темные пятна, утолщения, комки, зудящие болячки, шрамы. К шерсти уже успели приклеиться продолговатые белые гниды.
Я начинаю погоню за собственным хвостом, покрытым темными прыщами. Переворачиваюсь на спину, кручусь, извиваюсь, чешусь, царапаюсь, трусь о камни, пытаясь избавиться от назойливых наглецов. Но все напрасно…
Я бегу в подвал соседнего дома. Под окном лежит мертвая крыса. Они выползают из нее… Отпадают от кожи, падают с волосков. Покидают стынущую падаль. Они знают, что крыса мертва и что их тоже может убить начавшийся процесс гниения. Сколько же вшей на такой маленькой крысе!
Они ищут новую пищу, новую крысу! Чуют мое присутствие, тепло моего тела. Ко мне ползет бело-серо-коричневое голодное пятно. У мертвой крысы широко раскрыты глаза, коченеющие лапки растопырены в стороны, уши насторожены, как будто прислушиваются к чему-то. Шкура в пятнах дочиста выеденной шерсти, лишь кое-где торчат взъерошенные клочки волосков, видны засохшие кровоподтеки, из ран течет гной…
Вши въелись даже в кожу век, в уголки губ, в кончики ушей. Они падают с вибриссов, с усов, с бровей, соскальзывают на землю, чтобы двинуться в мою сторону. На темном полу они напоминают живую лужу, которая обтекает меня своими многочисленными щупальцами, разливается, разбрызгивается во все стороны.
Они приближаются, проползают между частицами пыли и паутиной. Я прыгаю на ступеньку и по лестнице бегу наверх, в покинутый людьми дом. Кругом лежат мертвые крысы, а изголодавшиеся вши таятся в щелях полов, в складках штор и занавесок, в опилках и вате, в подушках и коврах. Крысы, которые пока ещё живы, не замечают меня, занятые борьбой с пожирающими их живьем насекомыми.
Я перехожу из дома в дом, из подвала в подвал, залезаю на чердаки, заглядываю в кладовки и гаражи.
Встречаю крыс, покрытых вшами от кончика хвоста до усов, – крыс измученных, отчаявшихся, которые даже уже и не стряхивают кровососов, влезающих им в глаза и уши, затыкающих ноздри, так что становится невозможно дышать. Израненная самка умирает рядом со своими малышами, с которых вши полностью объели нежную, безволосую шкурку.
Я тащусь дальше, чешусь и трусь боками о мебель и кирпичи. Это не помогает, это не может помочь, потому что на меня бросаются все новые и новые насекомые. От укусов кожа болит, чешется, зудит, горит… Они режут, рвут, кусают, душат меня.
Не успеваешь почесать брюхо, как они уже на шее, на ногах, на хвосте, на загривке и на спине. Они передвигаются вдоль позвоночника, словно знают, что там их зубами не достанешь, что там с ними ничего невозможно сделать.
До сих пор страх был другим… Я знал, что такое бояться человека, кошку, куницу, ласку, сову. Я спасался бегством, уверенный, что можно убежать. А теперь противник обосновался прямо на мне, овладел мною, стал частью моего тела, перемещается вместе со мной, а я не могу избавиться от него.
Тени заслоняют глаза. Я протираю мордочку лапками, очищаю вибриссы. Надолго ли у меня хватит сил сопротивляться? Когда наступит момент полного отчаяния? Когда – совсем одуревший, измученный бессонницей, с пятнами совершенно сожранной кожи – я, взъерошенный, присяду где-нибудь под стеной и стану ждать конца?
Из соседней комнаты доносится громкий храп, который кажется мне знакомым. Пролезаю в щель под дверью.
Пустые бутылки, запах вина, пронзающая до самых внутренностей кислая вонь человеческого дыхания…
Я знаю это лицо! Он спит с широко раскрытым – как вход в крысиную нору – ртом, с приоткрытыми глазами, выдыхая густые, насыщенные алкоголем пары. Длинные пальцы вздрагивают, будто он и во сне продолжает играть. Дудочка лежит на тумбочке, рядом со стаканом недопитого вина. Вши ходят по волосам, губам, векам, ладоням, сыплются с усов и бороды, как каша.
С минуту я, совершенно ошеломленный, сижу совсем рядом с его широким лицом. С каким удовольствием я укусил бы его, но боюсь, что он меня схватит.
Из любопытства перескакиваю на тумбочку и засовываю голову в стакан. Ну и вонища! Я чуть не теряю сознания.
Крысолов громко отрыгивает. Я соскальзываю на пол и обхожу кровать вокруг. Крысолов храпит и хрипит. Он напивается от отчаяния, потому что в городе больше нет крыс, которых он мог бы повести за собой и убить. Здесь это сделали за него вши.
Я залезаю в лежащую рядом открытую сумку. В ней пусто. Только в боковом кармане лежат продолговатые, разглаженные, сложенные толстой пачкой листочки бумаги. Они издают сильный запах краски и людских рук, запах пота, слюны, жира, табака. Я отгрызаю уголок от жесткой бумажки и с отвращением выплевываю.
Крысолов продолжает храпеть, и мне даже отсюда слышны эти громкие хриплые звуки. Пора бежать. Ведь Крысолов в любую минуту может проснуться и закрыть меня в сумке.
Я вылезаю. Крысолов потягивается, распрямляя ноги и руки.
Ползающие по нему вши падают на серую, всю в пятнах простыню.
В испуге я вскакиваю на тумбочку и задеваю хвостом дудочку – она катится к краю. К тому моменту, как дудочка падает, я успеваю спрыгнуть на пол. Храп прекращается. Крысолов приподнимается на локте и протирает заспанные глаза. Наверное, он успел заметить мою тень, когда я протискивался в щель под дверью.
